Жорж Старков - Город ненаступившей зимы [СИ]

— Коля…

— Нет, не надо! — махнул свободной рукой младший брат. — Я тебя понимаю! И даже прощаю. И родители тоже. Вот только, что теперь делать, а, брат? Хотя, это не твоя забота. Покойся с миром и дай мне поспать!

Сергей посмотрел в припухшее, чуть перекошенное лицо долгим печальным взглядом, положил руку на братское плечо. Коля, улыбнулся во сне и, как и мать, совсем недавно, чуть поёрзал, извернувшись, опустил ладонь на то место, где только что была призрачная плоть. Сам же Сергей снова растворился в мире без тепла и красок жизни.

Вайнштейн, по обыкновению, сидел на лавочке у своего подъезда. Он, как и всегда, когда у него не было компании, собирал в фигурку мелкие камешки. Если бы каждый новый день на возвращал все на круги невесть когда установившегося порядка, весь дворовой асфальт уже давно бы представлял из себя одну большую мозаику. Однако, сколько бы старик не старался — каждое утро дорожки становились чисты, словно белый лист бумаги, лишь с тем различием, что этот лист был сер и растрескавшийся от нещадного хода времени, которое здесь шло по одному ему ведомым законам.

На этот раз Вайнштейн выкладывал розу ветров. Старательно отделял от аккуратной кучки по одному камешку и сдвигал к композиции, подставляя именно в то место, которое подходило для этого лучше всего. В расчёт шёл и размер, и цвет, и форма. Вайнштейн, за годы жизни по эту сторону смерти, стал настоящим художником. Жаль только, похвастаться было не перед кем. Как правило, на одну фигуру уходил целый день. А уже на следующий от неё ничего не оставалось. Однако, старику и не больно-то требовалось хвастать. Он просто получал удовольствие, и этого казалось достаточно. Ведь, здесь удовольствия можно было пересчитать по пальцам.

Мертвец уже выложил центр фигуры и почти закончил один из лучей, как его вдруг обуяло чувство тревоги и необъяснимой боли в груди. Старик засунул руку под пиджак и положил ладонь на то место, где когда-то так яростно билось горячее сердце. Он чувствовал, что надо идти. Не понимал, зачем точно. Просто, знал, что надо. Вайнштейн поднялся, окунул взглядом неоконченную картину и зашагал вдоль дома. Ноги сами несли его. Так было всегда, когда кому-то требовалась помощь. Вайнштейн понял это лишь полгода назад. Понял своё место в этом сером мире. До момента осознания, просто мучился непонятными тревогами, не зная ни причины их возникновения, ни способа от них избавиться.

Старик понял своё предназначение случайно. Однажды, когда его также рвала изнутри неясность будто чужой боли, он услышал из окна одного из двухэтажных бараков, что были через улицу от его дома, истеричные всхлипы. Проследовав на звук он обнаружил девушку — одну из тех мечущихся душ, которые не поняли, куда попали и начинали сходить с ума. Для старика видеть такое было не впервой. Ему стало невыносимо горестно, но он лишь в очередной раз махнул рукой и уже собирался уходить, как сидящая на полу и разбитая истерикой девица подняла с колен заплаканное лицо и сказала всего одно слово — «помогите». И Вайнштейн помог. Он просто сел рядом и стал разговаривать. Он объяснил, что к чему, в пределах того, что знал сам. Девушка немного успокоилась и старик решил оставить её. На следующий день он снова зашёл. И после, и ещё и ещё… В конце концов, девушка начала ориентироваться в пространстве.

Через две недели с начала знакомства, девица внезапно исчезла. В очередной раз, идя навестить новую знакомую, Вайнштейн увидел, как с неба начинает падать редкий снег. Он постоял под ним минут десять, пока последняя мелкая снежинка не улеглась на неблагодарную землю и пошёл дальше. В квартире никого не обнаружил. И после никогда больше не видел своей случайной знакомой. Через некоторое время он понял, что снег идёт лишь тогда, когда кто-то уходит. И ещё Вайнштейн уяснил — снег это хорошо. А тем, кто его приносит, должно быть, ещё лучше… Ведь, равно с тем, как он испытывал чужую боль, чувствовал и отголоски обволакивающего покоя, когда шёл снег. Тогда охватывало чувство абсолютного умиротворения. То ощущение, к которому стремился каждый, по эту сторону смерти. И Вайнштейн ждал, когда, наконец, сможет ощутить всем естеством не чужой, а свой собственный покой. Он так хотел дать этой земле снег… Он так хотел, чтобы в город, хотя бы ненадолго, пришла зима.

Старик прошёл все подъезды и завернул за угол, сам не понимая зачем. Просто знал, что так надо. За домом ожидаемо раскинулся поросший сорняком пустырь. Вглядевшись в уходящую вдаль единственную тропинку, он увидел мелкую фигурку человека и двинулся к ней. Чем ближе приближался, тем знакомее становилась картинка. Он будто перенёсся на тридцать пять лет назад. Тогда также шагал по этой самой, протоптанной людьми дорожке и увидел вдалеке мальчишку. Тот истово рубил сорняки какой-то, похожей на обломок заборного частокола, палкой. По щекам мальчика текли слезы, он, то и дело, вытирал рукавом синего вязаного свитерка сопли, но рубил и рубил не переставая. Словно изничтожив всю амброзию, он победит и всех своих детских демонов. Тогда, ещё молодой мужчина, Григорий Вайнштейн остановился у поля брани юного «Дона Кихота» и нарочито задорно спросил: «Побеждаешь?»