Жорж Старков - Город ненаступившей зимы [СИ]

Сергей сидел на поваленном старом дереве и смотрел на воду. В голове не было никаких мыслей. Так бывает, когда задумываешься о чём-то, а затем мозг, будто самовольно, берёт тайм-аут. И тогда в черепной коробке образовывается некий вакуум. Звуки становятся приглушёнными и сливаются в непонятный фон. И вот, сидишь ты так, уставившись в одну точку, пока кто-нибудь из знакомых не подойдёт, не помашет рукой перед глазами и, с многозначительным — «Эй!», не начнёт трясти за плечо. Сергея Булавина из ступора никто вывести не пытался. Он вышел из него сам, когда пришло время. Ощущения были такими, будто невидимая сила подняла его с глубины реки и тело само, жадно и ошарашено, вдохнуло весенний воздух.

Инженер огляделся. Вокруг был все тот же замусоренный пляж. Под седалищем — всё то же, больше похожее на камень, дерево. Судя по освещению, над городом разливалось утро. Или же вечерело — разобрать сложно. В небе висели свинцовые облака, а над землёй стелился не очень густой туман. Всё было как-то странно — краски блеклые. Но, зато окружающие предметы виделись настолько чётко, что даже непривычно, словно на фотографиях со сверхвысоким разрешением. На бревне, на котором сидел, Сергей видел все трещинки, даже микроскопические. Смотря под ноги, мог различить в однородной массе каждую песчинку.

Сергей вспомнил, как долгое время играл в любимую компьютерную стрелялку, на самых низких параметрах, а потом купил новый мощный ноутбук и выкрутил все графические настройки на максимум. Как тогда… Только в жизни. А ещё была некая легкость и потерянность. Но это Сергей мог объяснить. С ним так было всегда после перепоя. Он называл это ощущением «младенчества» — чувствуешь себя чистым и каким-то наивным, что ли… В общем, до поры до времени — чувство довольно приятное, но, ровно до того момента, как начинает накатывать головная боль и тошнота. Пока, эти симптомы похмелья к Сергею не пришли, и он был благодарен судьбе за эту отсрочку.

Неужели он так напился, что отрубился прямо здесь, на пляже? Очевидно так. Другого объяснения инженер найти не мог, да и не очень-то хотел. Куда подевалась девица и её ревнивый хахаль — тоже интересовало мало. Сейчас хотелось пойти, купить бутылочку пивка и поскорее вернуться домой, чтобы оборвать волнительное ожидание родителей. Всё-таки, ночью его не было — беспокоились старики, наверное. Да и с братом хотелось увидеться. Не то, чтобы хотелось… Просто очень о многом следовало поговорить. О Витюше, конечно же, в первую очередь. Внутри непоседливо пыталась угнездиться ершистая стыдливость.

Он обидел всех… Брата — ранил в сердце, Оксане — сломал жизнь, маленькому Вите — не сделал ничего, ровным счётом ничего, хотя должен был… И, самое главное, что даже после слов Оксаны, о том, что шестилетний пацан, которого воспитывает брат, на самом деле его собственный сын, Сергей даже не подумал о том, что должен занять хоть какое-то место в жизни мальчика. Пусть не отца — этой чести он не достоин, но, хотя бы, любящего дяди, коим, де-юре, является. Не подумал об участии, об ответственности. Он даже не особенно рассмотрел, что там смастерил мальчик из разноцветных кубиков…

Чувствуя себя самой настоящей дрянью, Сергей Булавин, понуро побрёл по тропинке, ведущей от пляжа к «цивилизации», миновал длинные многоэтажки, так и позабыв зайти в магазин, и вскоре вышел на тот самый пустырь, где во вчерашнем праздничном сумраке, на пересечении народных троп, решил идти не домой, а к воде. Ему показалось, что он каким-то образом умудрился промочить ноги. В кроссовках засела унылая сырость. Но, как ни странно, она никак не ощущалась. «Парадокс, — подумал Булавин. — Вроде бы сыро, но никакого дискомфорта и нет вовсе. Наверное, похмелье». Придя к такому выводу, решил сначала наведаться к родителям — успокоить стариков, а уже потом к брату — поговорить по душам, без кулаков, и попробовать расставить, хотя бы, часть точек над множеством «и».

Войдя во двор родительской пятиэтажки, увидел на лавочке пожилого мужчину в сером костюме, выглядывающей из под ворота желтой, хорошо отутюженной рубашке и с тростью, которой тот ворошил мелкие камушки, очевидно, пытаясь выложить из них какую то фигурку.

— Здравствуйте, дядя Груша! — выкрикнул Сергей, памятуя об ослабленном годами слухе.

Он узнал старика — соседа из их же подъезда, жившего этажом выше. Звали мужчину Григорий, фамилия была говорящей — Вайнштейн. Потому, отец Сергея, иначе как «старым жидом», пенсионера не называл, хотя, делал это без злобы, скорее с юмором. Сергей же, будучи мальчишкой, как и другие его сверстники, звал Григория Вайнштейна Эйнштейном, в силу созвучия фамилии или просто — дядей Грушей. Когда инженер уезжал за границу и прощался с родными и знакомыми, дядя Груша, на пирушке, которую Булавин закатил в честь отъезда, не присутствовал, поскольку захворал. Говорили даже — не выкарабкается старик. Ан, нет! Вот он — сидит, как и раньше, на своей любимой лавочке.