Валерий Рощин - Время первых

Внутри корабля видимых изменений не произошло, а снаружи металл вокруг щели моментально покрылся налетом белого инея…

– Поспал бы – не железный, – отреагировал Беляев на очередной зевок товарища.

– Успеется, – отмахнулся тот. – Тут дорисовать надо… Третьяковка ждет.

Командир улыбнулся.

– Третьяковка?

– Ну а ты как думал? Первая картина, написанная в космосе. Это тебе не подсолнухи в горшках строгать. Непременно повесят рядом с мишками в бору. Знаешь, как меня в Художественный звали? Мне ж место до последнего держали.

– Чего не пошел‑то?

– А смысл? Можно летать и рисовать, а вот рисовать и летать – это вряд ли.

– Согласен… А меня вот на Кубу позвали.

– Тебя? – карандаш Леонова замер.

– Представляешь? Прямо из посольства звонили в корабль – поздравляли. «Приезжайте, – говорят, – Пал Иваныч, к нам отдыхать!»

– Ага. Так я тебе и поверил. А я где был, когда тебе звонили?

– Не знаю. Вышел куда‑то.

– Точно. Меня ж в это время Брежнев как раз поздравлял. Сказал, что лично в аэропорт встречать приедет. «Леш, – говорит, – вот как с трапа сойдешь, с левой стороны увидишь. Ну, узнаешь меня по каракулевой шапке», – распалялся в своих сатирических фантазиях Леонов. – А потом на дачу к нему… Нет, сначала в Кремль, а потом на дачу…

– Лучше бы ты, Леш, рисовал, – слушая друга, посмеивался Беляев.

Вскоре товарищ и впрямь затих. Сделав еще пару записей в журнале, командир экипажа глянул в его сторону. Выпустив из рук альбом, Алексей дремал.

И тут Павел почувствовал покалывание в кончиках пальцев. Поработав ладонями, он растер их, но странное ощущение не исчезло.

Это насторожило, и тогда он растолкал друга.

– Леша! Леш!..

– А? – проснулся тот.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Да… Только слегка мутит. Но так вроде и должно быть.

Беляев завозился в кресле и с тревогой посмотрел на панель управления. Протянув руку, он включил газоанализатор.

– Сколько кислорода? – спросил он.

Соответствующий прибор находился на другой панели. Повернувшись к ней лицом, Алексей побледнел, увидев стрелку в районе значения «300».

– Сейчас… – принялся он стучать пальцем по стеклышку прибора в надежде на погрешность показаний. Но стрелка отказывалась менять положение. – Мать твою! – выругался Леонов. – Почти триста! Вызывай!

– Заря, я – Алмаз, – схватил Беляев микрофон.

– Да, Алмаз, Заря на связи.

– У нас парциальное давление в два раза выше нормы!..

* * *

Услышав тревожный доклад, Королев едва ли не бегом преодолел десять метров до рабочего места Бориса Чертока.

– Каково значение?

Проведя несколько манипуляций с тумблерами и клавишами, Борис Евсеевич доложил:

– Двести девяносто шесть и продолжает расти.

Главный вернулся к столу и взял микрофон.

– Алмазы, ни одного резкого движения, – приказал он. – У вас не воздух, а чистый кислород. Малейшая искра, и сгорите заживо!

– Поняли, – отозвался Беляев. – Что нам делать?

– Для начала погасите основное освещение. И ждите наших инструкций…

Бросив микрофон, Сергей Павлович обвел присутствующих строгим взглядом.

– Жду ваших комментариев и предложений, – сказал он. – Прошу высказываться…

* * *

Получив единственное на данный момент указание, Беляев выключил основное освещение, состоящее из двух матовых плафонов. Внутри космического корабля стало темно; лишь одна дежурная лампа да подсветка панелей управления освещали небольшое замкнутое пространство.

– Освещение погасил, – машинально произнес Павел. – Но я так и не понял, откуда поступает кислород.

Леонов поймал летавший рядом альбом.

– Разберутся…

* * *

Самый большой стол в центре Командного пункта спешно расчистили от лишних предметов и уложили на него схемы космического корабля.

– Где‑то происходит утечка, – комментировал Черток, разглаживая ладонями швы на плотной бумаге.

– Возможно, из ранцев, – предположил Феоктистов, обходя стол. – Леонов оставил свой в шлюзовой камере. Значит, кислород травит из ранца Беляева.

– И сразу значение – двести девяносто шесть? Не многовато ли из одного ранца? – усомнился Раушенбах.

Склонившись над схемами, Феоктистов чертил пальцем путь кислородной магистрали.

– Значит, не в порядке система компенсации утечки, – озвучил он другую возможную причину неисправности. – Либо кислородный баллон, либо магистраль, либо датчик компенсации утечки.

Раушенбах снова возразил: