Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

Не мягкий, но уступчивый, не жестокий — дерзкий до изумления, не мальчик, но и не взрослый — таким он оказался, и Келли знать не знал — за что ему такое? Почему? Они об этом никогда не говорили — Келли только думал, а Тераи, наверняка, и не помышлял. Он был жадный, рвался кверху, как бамбуковый росток. Обнимая его, прижимаясь щекой к животу или груди, Келли чувствовал прочнейшей лепки мускулы — непробиваемую броню.

Сам-то Келли с ним жадным не был. С жажды все начиналось, но она схлынула быстро, осталась новая, непривычная мягкость — вот, теперь буду так жить, любить Тераи — просто. Но просто — не получалось. И вовсе не потому, что Тераи был капризен, или ревнив, или непостоянен — как раз наоборот.

Каменный он был, золотой божок, само равновесие. Непоколебимое. Менялись ролями, любили, как только в голову могло прийти — бывало, Келли и слезы глотал — так сердце заходилось, но Тераи словно знать не знал ничего такого. Принимал любовь бесследно. Отдавал свою — и не заглядывал в глаза — что там? Жизнь складывал легко — уволился из приезжего шоу, стал выступать в «Сиде» соло, сделался знаменит — еще бы нет! Но оставался при Келли — не домашним любимцем, приходил, когда вздумается обоим, а иногда — когда самому вздумается, жил день, два, неделю — как получалось. Не напоказ сладкая парочка, и не семья — Господи упаси! — а двое. Не связаны вроде ничем, и не свободны.

Уйдет ведь, что буду делать? — думал иногда Келли и пугался будущей тоски — а раньше бы и в расчет не принял. Это потому, что он не просто молодой — юный… Не сравняемся, хоть двадцать лет вместе проживи. И сам ухмылялся — двадцать лет! Сколько дашь, судьба, столько и возьму, говорил себе, и ни разу не спросил — что дальше? Глупо спрашивать такое.

Слова — как яблоки. Зреют медленно, наливаются силой, повисают на языке… можно и проглотить, чаще это яблоки горькие. Но Келли свои не удержал — и проглотить не удалось. О чем думал, сдаваясь понемногу, о том и сказал в конце концов. От ранней весны до бабьего лета — хватило времени если не понять, то почуять — здесь беда. Здесь.

Когда жара донимала и не нужно было управляющему днями сидеть в конторе, а Тераи не репетировал, не был в Аделаиде по своим делам или не уезжал выступить где-нибудь еще — тогда обычно Келли брал скутер, и они вдвоем уплывали подальше от городских пляжей. Забирались за волнорезы, раздевались догола, оставляли лишь спасательные пояса сверху — и айда с ветерком по зеленой волне! На побережье были заливы, доступные только с моря, — чистый песок, выглаженные водой каменные плиты, нетоптаная красота… Прямо как в раю, — не без ехидства замечал Келли, догоняя танцовщика на мелководье, стараясь схватить за косу, — Тераи днем обычно заплетал волосы, но женственным от этого не становился. Иногда удавалось, чаще Тераи сам развязывал шнурок, потом его всегда искали подолгу, собираясь назад… Нет, конечно, они не были в раю, и невинными тоже не были, но все живое, кроме них, молчало в зное, и то, как они смеялись и что говорили друг другу — в полный голос, шепотом, или в крике — если не сдержать… казалось особенным. Во всяком случае, Келли за этим приезжал сюда. Тераи же просто играл — и с водой, и с песком, и с Келли. Никакой хореографии, никаких танцев — от природы у него было тело пловца, и душа гладкая, как вода в прогретой бухте. Но и в танце, и в любви он величаво и тщательно «сохранял лицо», не уступая ни черточкой, только глаза закрывал. Келли тоже научился не подглядывать — потому что видеть эту совершенную маску было мучительно, а понять — и вовсе невозможно. Верил телу, рукам своим, этой радости — сколько мог, потому что сердце — сначала исподволь, потом все настойчивее, — выстукивало: беда.

Тераи бы оказаться, или быть, или стать совсем другим — не как те, без числа и памяти, еще совсем вроде недавно, но уже не вернуться туда… И не как тот, один-единственный, о котором ни слова… Келли хотел, чтобы случилось так — может быть, больше, чем удовольствия от любви… Но самого Тераи как раз и не мог удержать. Все сейчас, только на это мгновение, на сегодня. И «сегодня» повторялось, но не наполняло ничего.

В начале осени вот так же вырвались из города — свой день есть свой день.

Ловили рыбу, порадовали друг друга, и это уже становилось обычным, вошло в привычку. Вот будет зима — Келли хмыкнул, представив себе, как сидят, прижавшись тесно, под проливным дождем… Сейчас-то было приятно лежать голым животом на влажной плите. Но позднее солнце придавило плечи, тяжело легло на затылок.