Изабель Отисье - И вдруг никого не стало

Видя, что их подопечная все больше падает духом, Алиса и Пьер-Ив встревожились и решили ее увести.

– Ничего не поделаешь, придется родителям, альпинистам и всем прочим обойтись без нее. Если она здесь останется, завтра мы отвезем ее в психушку, – сказала Алиса. – Вот что, поедем ко мне пить чай.

Квартира Алисы в девятнадцатом округе – настоящая бонбоньерка. Не очень большая – фрилансеру нелегко зарабатывать на жизнь – и битком набитая всякой всячиной: ряды кукол в народных костюмах вперемешку с разнокалиберными совами, которых Алиса не так давно вздумала коллекционировать, африканские маски, картины, фотографии, кое-как прикнопленные или прилепленные скотчем. За полками почти не видно стен. Но от этой обстановки исходило то же ощущение жизненной силы, что и от хозяйки дома. Этот хаос дал Алисе повод рассказывать одну за другой истории про каждый предмет. Пьер-Ив поинтересовался, хватит ли ей недели, чтобы все прокомментировать, но, поглядев на опухшее лицо Луизы, и сам присоединился, стал вспоминать о трудном начале своей журналистской карьеры, о причудах коллег, о скандалах, которые устраивала та самая рыжая Марион, что вела культурный раздел.

Отменный жасминовый чай, к нему вкуснейшее миндальное печенье от Ладюре – можно подумать, друзья вместе заканчивают день, чтобы отодвинуть подальше брюзгливый зимний вечер, а главное – отогнать воспоминание о рыхлой земле на кладбище в Антони.

– Я лгала, – неожиданно тихо сказала Луиза, когда наступила передышка в разговоре.

Долгая пауза. Оба ее собеседника, озадаченные, притворились, будто ничего не слышали.

– Я соврала, я вас всех обманула. Все было не так.

Голос звучал пронзительно, как у ребенка, который пытается докричаться до взрослых.

Алиса замерла, не донеся до губ чашку с чаем, и поморщилась: этот тон ничего хорошего не предвещал. Пьер-Ив опомнился первым, это у него профессиональное, еще немного – и он вытащил бы свою тетрадку в клеточку.

– О чем ты, Луиза? Когда ты соврала? Насчет чего?

Луиза опустила голову. Только не смотреть на них. Они были ее друзьями. А теперь они ее возненавидят. Она не выдержала, у нее не осталось сил. В этой уютной квартире, рядом с людьми, которые поддерживали ее с тех пор, как она вернулась, она должна была бы чувствовать себя в полной безопасности. Страница перевернута, Людовик остался в прошлом, больше ничто не будет ее мучить. Но именно то, что ей больше ничто не угрожало, и заставило ее осознать ситуацию: до тех пор, пока она будет в одиночку тащить этот груз, ей никогда не выплыть на поверхность.

Они учили в школе это стихотворение.

Этот преследующий ее глаз – тот самый, что смотрел на нее из груды тряпья; прошло уже несколько месяцев, но он все еще не давал ей покоя. Она не могла забыть этот взгляд – в нем были и беспредельная усталость, и удивление, и облегчение, оттого что она появилась, но прежде всего в нем была невыразимая печаль. Трудно было понять, что удручало его больше – близость смерти или ее предательство. Луиза больше не могла оставаться наедине с этим взглядом.

Она выложила все. Просто произносила слова, одно за другим, не пытаясь объяснить необъяснимое, стараясь лишь восстановить последовательность неприкрашенных фактов.

И снова долгая пауза – то ли эти двое ждали дальнейших откровений, то ли размышляли, глядя на темнеющие окна.

На этот раз первой из ступора вышла Алиса. Села рядом с Луизой, обняла, как часто делала, за плечи:

– Дорогая моя, так вот что тебя мучает? Но ты поступила правильно. – Немного помолчала, желая убедиться, что Луиза ее поняла. – Да, ты все делала совершенно правильно, от начала до конца. И все, что ты рассказывала о Людовике, это подтверждает. В какой-то момент он сдался, перестал сражаться. В тот день он заболел, и участь его была решена, уйди ты или останься – это ничего не изменило бы. Как ни страшно это звучит, но ты тут ни при чем.

Луиза не реагировала.

Глубоко вздохнув, Алиса продолжила:

– Я тебе говорила, что один из моих братьев покончил с собой. Это тянулось несколько лет после одной грязной истории с травлей на работе, он уже не жил, не боролся. Мы с матерью и другим моим братом делали все. Мы увозили его отдыхать, сопровождали во время курсов лечения, знакомили с девушками. Я даже неделями жила у него, развлекала его, разговаривала с ним, упрашивала его. Ничего из этого не вышло. Ты сделала то, что надо было сделать, ты спасла себя.