Изабель Отисье - И вдруг никого не стало

Луиза не могла объяснить себе, почему умалчивала об этом эпизоде, скрывала его даже от Пьер-Ива – человека, которому полностью доверяла. Когда она пыталась об этом думать, жгучий стыд захлестывал ее, парализуя ум. Ей пришлось бы облечь в слова мысли о том, что она предала свою любовь, предала детские мечты о справедливости, предала собственную человечность. Чем дольше она рассказывала об испытаниях, выпавших ей, тем труднее было заполнить пробел. Если она признается теперь, это обернется катастрофой. После возвращения она жила на проценты с капитала своего имиджа и всеобщего сочувствия, на эти средства она начинала отстраивать жизнь заново. Если ты герой, перед тобой открываются многие двери. Но у героя нет права на прегрешения. Она должна быть чистой, совершенной, безупречной. Признавшись, что в одном случае соврала, она посеет сомнение, и пошатнется все остальное.

Временами из-за того, что излагала неполную версию случившегося, Луиза и сама переставала верить в реальность событий. А как все происходило на самом деле? Так ли долго она оставалась на научной базе, прежде чем вернуться в «Сороковой»? В конце концов, она не считала дней. Может, Людовик, оставшись один, сам что-то сделал не так, откуда у него взялись синяки на ногах? Может, он сам виноват?

Часто, решив, что на сегодня поработали достаточно, Пьер-Ив с Луизой шли куда-нибудь выпить.

Шипение кофемашины, постукивание блюдечек, которые составляли в стопку, запотевшие стекла, за которыми расплывался городской пейзаж, запах мокрых пальто… Луиза различала очертания жизни, которая ее бы устроила. Они сидели за столиком и пили пиво – обычная пара после рабочего дня.

Именно этого и хотелось бы Луизе: снова стать как все. Но герои – не как все.

Элен все-таки позвонила. Луиза уже надеялась, что мать Людовика не позвонит, что он останется на Фолклендских островах, на маленьком кладбище, заросшем левкоями. Но бюрократический клубок удалось распутать.

– Похороны в четверг. Встречаемся у нас дома в десять. Я послала тебе список людей, кого вспомнила и чьи адреса у меня есть. По цепочке наберется около сотни, но если ты увидишь, что я кого-то забыла, добавь в список. Я не всех ваших друзей знала.

Голос у Элен бесцветный. Такое впечатление, что ей безразлично, кого захочет позвать Луиза. Хоронят ее сына, а не мужа Луизы. Как бы там ни было, Луиза не имела ни малейшего желания этим заниматься.

На кладбище было красиво. Гранитные плиты поблескивали в белом зимнем свете. Луиза поймала себя на том, что рада выбраться из дома. После своего возвращения она избегала всего, что могло напоминать природу, даже когда Пьер-Ив предлагал ей погулять в парке Монсури – и то отказывалась. Когда она была не с ним и не с Алисой, то безвылазно сидела у себя в номере перед телевизором. Она больше не хотела ни ветра, ни дождя, ни тем более холода.

Все они были здесь, ближние и дальние, одноклассники, которые представлялись ей, потому что она их и не знала, вереница бывших подружек, Фил, Бенуа и Сам, только сегодня утром спустившиеся с Альп, обе семьи, Пьер-Ив, Алиса… Было солнечно, все оживились, и настроение царило не слишком похоронное – не то светский прием, не то встреча старых друзей. Вытирали слезы, обнимались, но и шумно радовались друг другу и вскоре уже смеялись, перебирая общие воспоминания.

Увидев гроб, Луиза едва не лишилась чувств. Только она одна могла представить, что там внутри. От тела атлета, которого все знали, не осталось ничего, в этом ящике, наверное, мешанина из клочьев. Вспомнив нашествие крыс после охоты на пингвинов в бухте Джеймса, она вздрогнула, как будто боялась, что из гроба вот-вот выскочит мохнатая тварь, перемазанная кровью и слизью. Для международной перевозки гроб опечатали, даже Джефу и Элен не разрешили его открыть.

«Он уносит мою тайну в могилу», – подумала Луиза, когда гроб опускали в яму, и поймала себя на том, что испытывает облегчение. Ну вот, все закончилось, он, как говорится, упокоился с миром, и она теперь тоже успокоится.

На кладбище не задержались. Родители Людовика, убежденные атеисты, отказались от заупокойной мессы, но попросили собравшихся поехать к ним домой, чтобы вместе повспоминать. Каждый приготовил стихотворение, историю, запись песни, которую любил ушедший, несколько фотографий.

И тут Луиза поняла, что покоя ей не будет. Любое упоминание о Людовике было для нее пыткой, она так рыдала, что друзья предложили все это прекратить. Этот поток дружеских чувств, любви и участия не утешал, а удручал ее, каждое произнесенное слово лишь усугубляло горе. Она неотвязно думала об одном: она не сказала правды, она предала их. Она не могла бы сильнее себя ненавидеть, даже если бы убила Людовика собственными руками.