Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

Модель Антонова, имевшая номер 42, брала на борт до шестидесяти человек, брала четыре тонны, то есть предназначалась бомбить и тем была удобна, но Гриневицкий о бомбах не думал. Он понимал, что это все дела военные, но лично желал летать далеко и красиво. Грин был эстет, и когда одевался в гражданское, носил высокие сапоги, плащ и шляпу. Подготовленный для его перелета ДБ-А за номером Н-209 был темно-синий, и этот цвет тоже совпадал с характером пилота. Экипаж совпадал хуже, но это уж было другое дело.

Недостатки самолета были продолжением его достоинств, как и у Гриневицкого. Эту фразу Бровман приберегал для будущего очерка. Нужно же будет в ракетное время писать о первых шагах наших икаров. Самолет хорошо летал, был устойчив в управлении; Баранников выполнил на нем восходящий вираж на параде, и получилось загляденье. Подсчитано было, что с двухтонным грузом бомбер свободно пролетит восемь и даже восемь с половиной тысяч. Он уже поднял десять тонн на семитысячную высоту – правда, повторить это достижение Дубакова никто не смог. Но у ДБ, как у всякой тяжелой машины, высока была инерция, его трудно было перевести в горизонтальный режим, он начинал вдруг на ровном месте набирать высоту и терять скорость, Дубаков настаивал на доводке винтомоторной группы, не нравился ему хвост, не все было хорошо с охлаждением – в общем, он машину знал и чувствовал, свежего человека она бы не слушалась. Двадцать пятого мая Гриневицкий добился аудиенции на самом верху: кроме Сталина были Ворошилов и Каганович.

Грин принялся убеждать, рассказывал Дубаков, что ему должны дать именно эту машину, что повторять полет на одномоторном нет смысла, что он должен показать американцам Н-209, подобного которому нет ни у кого. Его спросили, с кем он хочет лететь. Он кивнул на Дубакова: вот, он же летал на Мелитополь… Хозяин посмотрел на Дубакова без одобрения и сказал: но вы же тренируетесь с другим экипажем? Что же, на двух стульях хотите? Дубаков решительно сказал, что уже работает в команде Волчака. Грин настаивал: на четырехмоторной машине он гарантирует перелет через полюс! Дубаков понял, что сейчас уже не важно, какое впечатление он произведет, а важно не загубить экипаж: он ринулся в бой, наклонив лобастую башку, и затараторил, что это тяжелый бомбер, не предназначенный для дальних перелетов… Нам лучше знать, что для чего предназначено, сказали ему. Пилот Гриневицкий понимает, какая машина может произвести впечатление. Он там был и знает, как будет воспринят перелет. Ваше дело подготовить машину и передать ему. Дубаков понял, что это аллес, и стал доводить машину.

И уже тогда Дубакову показалось, что это не барская любовь, нет, что это пристрастие, да, но со знаком минус; что любимец сейчас Волчак, а Грина словно подталкивают к этому самодурскому выбору. Нам лучше знать, что для кого. Как будто на самом верху хотелось, чтобы Гриневицкий именно так подставился. Но эта мысль тогда мелькнула и ушла, а через три месяца вернулась.

Ну он и стал доводить, и в первую очередь лично присутствовал при демонтаже всего военного снаряжения: американцам мы ничего такого показывать не хотим. Он предложил поставить форсированные двигатели АМ-34Ф, тоже микулинские, но существенно обновленные, однако Веневитинов уперся – они не прошли испытания; так вот и обкатаем, просил Дубаков, но тут конструктор имел решающее слово, и остались простые тридцать четвертые. Это было прискорбно, поскольку форсированный АМ развивал тысяча пятьдесят лошадей на заданной высоте порядка трех тысяч, на треть выше предыдущей модификации, но что-то там было с охлаждением, и внедрение тормозилось. Вдобавок к длинноволновой «Онеге» сговорились вмонтировать коротковолновой резервный «Баян», два топливных бака и масляный плюс новые пилотские кресла шоколадной мягчайшей кожи – пусть они там удивятся. Теперь машина весом тридцать четыре тонны (из них шестнадцать горючки) могла пролететь без посадки восемь восемьсот, что при расчетной дальности до Фэрбанкса порядка шести шестисот составляло две тысячи километров на навигационные ошибки. Расчетная скорость была вокруг трехсот. Я выжму триста пятьдесят, говорил Гриневицкий. Не надо ничего выжимать, объясняли ему, но он только морщился.

Вторым пилотом ему назначили молодого Соболева, с которым Гриневицкий никогда не летал; Соболев был исключительно милый малый, из нового поколения летунов, читающих, знавших технику, длинный, несколько застенчивый, уже женатый на такой же длинной, застенчивой и книжной девочке. К Гриневицкому он, как ко всем старшим, относился поначалу почти благоговейно. Гриневицкий этим пользовался и безжалостно его гонял, а иногда хамил.