Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Мне было жаль их за их простодушие. Я понимала, что, если бы открытие свое я совершила раньше, всего на несколько месяцев раньше, я восприняла бы это как предательство отца, бросившего меня, да и, наверное, как предательство мисс Айдел. Но теперь, ободренная ощущением своей самозначимости, уверенная в себе и в жизни, я могла проявить великодушие и доброту. Даже негодование мое на то, что меня считают ребенком, которого не грех обмануть и обвести вокруг пальца, оказалось преходящим. Оно улетучилось или почти улетучилось, когда, уже лежа в постели, я увидела склонившегося надо мной отца, который поцеловал меня на ночь, шепнув на ушко: «Спокойной ночи, мисс Конфетка», и в словах этих я различила нотку какой-то торопливой виноватости, желания утешить, успокоить. Но я уже простила его, а вернее, не нуждалась в том, чтобы прощать.

Засыпая, я вообразила себе, как вновь стану жить в Старвуде, жить с отцом и мисс Айдел, и погрузилась в сонные грезы о мирных днях, полных счастья и веселья. И вдруг сон слетел с меня. Совершенно отчетливо я поняла, что путь мой лежит в другом направлении и жизнь моя будет другой. Я увидела по-пророчески высоко поднятую голову Сета Партона, идущего в заснеженную даль.

В Оберлин я вернулась без всякого сожаления. Ведь и раньше, возвращаясь туда, я понимала, что жизнь в Оберлине имеет свои удовольствия и плюсы, пускай теперь в новом своем повзрослевшем качестве плюсам этим и удовольствиям я могла лишь снисходительно улыбнуться. В компании других учениц младших классов я с визгом носилась по обсаженным густыми вязами аллеям — конечно, если рядом не было взрослых. Я бродила по весенним лугам в поисках четырехлистного клевера. Позже, когда пришло время шушукаться с подругами, мы стали разбиваться на парочки и ходить по двое, обняв друг дружку за плечи или за талию и в момент особой откровенности, дабы подчеркнуть доверие и близость, сильнее прижимая к себе подругу. Секретничать лучше, чем на летней лужайке, было в осеннем лесу, где мы уединялись под предлогом сбора орехов-гикори, а еще того лучше зимними вечерами в наших комнатах, закутавшись по самую шею в необъятные ночные рубашки из фланели. Кутаясь в шерстяные шали, мы сдвигали поближе кресла и, сжимая коленями ладошки и насупив брови от серьезности момента, поверяли друг другу тайны.

А поверять нам было что. Например, кого мы любим. Понятно, что мисс Стайлс — она такая милая, ласковая и с ней можно обсуждать серьезнейшую проблему: кто достиг святости, а кто — не очень. И поплакать можно у нее на плече, когда тоскуешь по дому, или страдаешь от первых месячных, или вдруг тебя охватывает испуг — ужас перед жизнью со всеми ее хитросплетениями и сложностями. А вот мисс Хоупвел — злая. Нет, не злая, поправляешься ты, но чересчур гордая, и надо будет не забыть помянуть ее в молитве. И интересно, как далеко зашло дело у Делси Доусон с этим ее студентом-богословом. Не укатит ли она с ним на Запад миссионерствовать среди индейцев-кроу, или Черноногих, или какие еще там есть индейцы? А можно ведь и в Африку отправиться. В Африку! О, как мы горели желанием посвятить жизнь высокой, благородной цели! И согласуется ли это с широкими оборками и рюшами на платье, или же тонкая полоска кружева на высоком воротничке — достаточное украшение?

В прежние времена в Оберлине не принято было обнажать шею. Старая миссис Зилпа Грант считала, что обнаженная шея пробуждает сильнейшее чувственное влечение у противоположного пола, и категорически, раз и навсегда, решила, что ни одна добропорядочная женщина не захочет стать предметом нечистых помыслов и вожделений даже собственного ее мужа. Но в мое время шею в Оберлине уже не стеснялись открывать и выставляли полукружья плеч, иной раз весьма и весьма красивых. Темой наших откровенных бесед бывало и то, что именно требуется для пробуждения нечистых вожделений. Пробуждать их мы не хотели, однако хотели знать, где пролегает опасная сия граница.

Шепотом, с придыханием, мы передавали друг другу страшные истории, случаи, происходившие задолго до нас, такие как история несчастного Хорэса Нортона, влюбившегося в юную леди и забрасывавшего ее письмами, в которых он молил о встрече и назначал ей свидание в роще. Почтмейстер, некий мистер Тейлор, отличавшийся крайней набожностью, заподозрил в этих письмах недоброе и начал их потихоньку вскрывать. Письма эти, как гласило предание, оказались неприличными, и мы, шепотом поверяя друг другу эту историю, жались друг к другу, стукались головами и содрогались от ужаса и возмущения.