«А все-таки парень в дубленке разыграл совсем не те отношения, которые на самом деле имелись между ним и той девушкой. И напротив остановки появился не случайно, как изобразил, знал, поди, заранее, что девушка придет в стоматологическую поликлинику.
А девушка ведь не проявила радости, когда он распахнул свои объятия, не без сопротивления ведь с ее стороны он приложился своими губами к ее щеке. Она даже брезгливо передернулась от его поцелуя… Ба, ба, ба! Картинка-то, оказывается, не такая уж и идиллическая, какой воспринята была на первый взгляд… А почему парень не отпустил девушку с первым троллейбусом, хотя она явно тяготилась его обществом, и без заметного огорчения и даже с облегчением отпустил со вторым? Сыграло ли в этом роль, что он убедился, что старушки-щебетушки больше не наблюдают за ними? И почему — и это главное! — он хлопнул девушку на прощание не по плечу, а ниже плеча?..
Разве? Да, да. И тут наличествует какая-то неприятная странность, что-то противоестественное. Что-то тут есть, что-то упаковано — что?..»
Кусов рывком сел, резко выпрямился, помотал головой и возбужденно осмотрелся. Все, как всегда: и книжные полки, и торшер с красным абажуром, и телевизор с пепельницей из плотно сплетенной бересты — подарок Тани, и старинная изразцовая печка с лукавыми чертячьими рожами по карнизу — все, как прежде, и все-таки что-то изменилось. Словно бы налет какой-то замутненности покрыл все, что видели глаза. Мир потускнел. Его необходимо было промыть, очистить от какой-то скверны.
Тоска становилась все беспокойнее. Кусов еще раз заставил в своем воображении девушку упруго шагнуть на ступеньку троллейбуса, а парня в дубленке хлопнуть по ее плечу. Нет, по плечу не получалось, получалось ниже плеча, под левую лопатку, и не хлопал он ее, а совал сжатым кулаком снизу вверх…
Совал — вот что не давало вздохнуть нормально. Ведь девушке могло быть больно, ведь люди, в силу естественного инстинкта, непроизвольно щадят друг друга, стараются при встречах и расставаниях не хлопать по тем частям тела, против которых находятся чувствительные к боли внутренние органы. Даже в драках избегают этого. А если не избегают, то это уже бандитизм, сознательное пренебрежение инстинктом. Почему же молодец в дубленке перешагнул через природный запрет? Или это у него получилось непреднамеренно?..
Кусов еще раз просмотрел внутри себя этот момент. Нет, не случайно. Хотя была попытка придать видимость именно случайности, непреднамеренности. Толчок снизу вверх. Так, Кусов слышал или читал где-то, бьют ножом опытные убийцы. Но ведь в кулаке парня ничего, кроме ключа от машины, не было. Не было? А лучик, сверкнувший как раз перед тем как кулак парня ткнул под левую лопатку девушки?.. И почему его поведение после того, как он подсадил ее в троллейбус, явно изменилось? С какой самоуверенностью любимца удачи перешел он улицу в первый раз и сколь озабочен был во второй. Потому, что был дан поворот от ворот? Вряд ли поэтому… И машина сразу же развила высокую скорость, будто получила здоровенного пинка в задний буфер…
А что же произошло там, в троллейбусе? Снова и снова складывались и раскладывались двери — до тех пор, пока Кусов в точности, со всей возможной неопровержимостью не удостоверился, что сразу же, как дверь захлопнулась, девушка прислонилась к ней всем своим телом, будто чем-то необычайно ошеломленная и от того моментально обессилевшая. На пассажиров троллейбуса она, должно быть, произвела впечатление счастливой, обмершей от нахлынувшего на нее порыва всепоглощающего счастья, женщины. Так, кстати, подумал в тот миг и сам Кусов. Но не теперь. Теперь он думал несколько иначе. Теперь он почти уверен был, что в тот момент, когда дверь троллейбуса закрылась, девушка уже была мертва.
В окне засновали какие-то тени сверху вниз, и Кусов не сразу догадался, что это падают сбрасываемые дворничихами с крыши пласты снега.
Кусов подошел к окну и с опаской посмотрел вниз. Сквер жил своей обычной, ничем не примечательной жизнью. Но Кусову он уже не казался обычным. Так не кажется обычным дом, в котором некогда жили знаменитые люди. Незримое их присутствие придает дому некое обаяние, сообщает многослойность текущему бытию. Срой этот дом, построй на его месте новый, и в духовной структуре города произойдут необратимые изменения. Ибо город — это не только дома и улицы, это еще и память о людях, населявших его.
Опять прошли две девушки-студентки в накинутых на белые халаты пальто, возвращался кривоногий старик с выгулянным псом-лайкой, рабочие-оформители вывешивали на том корпусе Первого медицинского института, перед которым пятнадцать минут назад останавливались коричневые «Жигули», полотнище с какими-то призывами.
Читать дальше