Альфонсас Беляускас - Тогда, в дождь

Потом это забылось, как забывается многое, старуха больше не появлялась, жизнь шла своим чередом, хотя долго еще Ауримас, стоило ему завидеть у себя в кабинете пожилого человека, безотчетно прятал руки за спину; потом он ушел с этой работы — не из-за случая со старухой, вовсе нет — он поступил на курсы, он будет учиться и писать, писать, писать… Ведь Даубарас ему сказал…

Но это уже совсем иное, оно мешает сосредоточиться; Раудис молча листал дело, словно отыскивал там конец нити, за который можно ухватиться и извлечь на свет божий нечто необыкновенное; на лбу залегли две глубокие складки — две параллельные линии, которым никогда не сойтись; так текли их мысли. Ауримас как будто тоже листал его. — Свое дело, — листал до звона в разгоряченной голове, пытаясь не пропустить ни страницы; но, в отличие от Раудиса, он видел там не улики, а сплошное оправдание; вдруг ему пришло в голову, что Раудис, вполне возможно, поступил бы точно так же на его месте; прокурор тоже человек, так что полегче, уважаемый…

И правда, Ауримас почувствовал себя гораздо уверенней; теперь, по крайней мере, он знал, зачем его вызвали, он услышал, в чем его подозревают; по пункту такому-то статьи такой-то Уголовного кодекса гражданин Глуоснис…

…— Я слушаю…

— Вам предъявляется обвинение в том, что, злоупотребляя своим служебным положением…

— Я не виноват! И вы, товарищ Раудис, это понимаете не хуже меня. Неужели вы думаете…

— Не виноват? В наше время все не виноваты, уважаемый. — Раудис отодвинул дело и устремил на меня взгляд бесцветных, ничего приятного не сулящих глаз; да еще лоб нахмурил — эти две складки; тут вам не избирательный участок, уважаемый, казалось, говорили они, тут не тридцать градусов по Цельсию, нет и того одиночества, не видно вооруженных отрядов по опушкам, нет товарищей; это — прокуратура, уважаемый… — А как там на самом деле, скажет только прокурор… Итак, вы утверждаете, что этот человек…

— Комсомолец Повилас Жебрис…

— Нет такого комсомольца, гражданин Глуоснис! — прокурор взмахнул рукой. — Зарубите себе на носу: нет. Нет и не будет, никогда.

— Потому что он погиб… Гестаповцы…

— Перестаньте! — Раудис поднялся и как-то свысока глянул на меня; взглядом тяжелым, как чугунный брус. — Помолчите для собственного же блага, вот что я вам советую!

Он наклонился над столом, выдвинул ящик и вынул оттуда еще какой-то листок; справку, выданную мною год или полтора назад, он прямо-таки вырвал у меня из рук.

— Полюбуйтесь! — он придвинул ко мне листок; это была фотография. — Узнаете? Нет? Полагалось бы узнать, уважаемый. Поскольку, по нашим сведениям, не далее как в минувший вторник вы встречались с этим субъектом… в студенческой читальне…

Теперь уже я отчаянно схватил фотографию. Он! Прищурившись, с наглой ухмылкой на меня глядел тот самый студент в бакенбардах, с которым я разговаривал, хоть и не знал его фамилии; правда, здесь он был без бакенбард, без усов, шевелюра весьма артистично зачесана набок — этакий Дон Валентино; я потрясение взглянул на Раудиса.

— Но это же…

— Это Повилас Жебрис, — прокурор опустил фотографию на стол, чуть откинулся и сложил руки на животе; он как будто был вполне доволен впечатлением, которое на меня произвела фотография. — И если вы полагаете, что встречаетесь с покойником, то смею заметить, вы сильно заблуждаетесь. Можно изменить и фамилию, уважаемый, и имя, и даже внешность, но нрав… натуру… Этот тип нас всех переживет, а пенсия, которую выхлопотала его маменька…

— Пенсия?

— А как же! — Раудис кивнул. — Вы же выдали справку…

— Но… — тут я догадался, зачем меня вызвали. — Если…

— Говорите, — кивнул Раудис.

— Их вели на расстрел…

— Ну и что же?

— Всех девятерых… — Дальше, дальше…

— Двоим удалось бежать… тем, кто потом давал показания. По ним стреляли, но им удалось скрыться… чудо… или кусты помогли… Потом эти двое…

— А он, этот… — Радиус показал глазами на фотографию. — Жебрис… не бежал?

— Нет, не бежал. В то утро они были расстреляны. Все семеро. Были оглашены имена…

— Оглашены? Какая прелесть!

— Что тут «прелестного»?..

— Вы так это говорите: «оглашены»…

— Не понимаю, — я пожал плечами; возмущала эта издевка в голосе Раудиса, да что поделаешь. — Люди читали объявления, там были названы семь фамилий расстрелянных… Кстати, одно такое объявление приложено к делу, и, когда выносилось решение…

— Приложено к делу? — Раудис улыбнулся уголками губ. — Документ, так сказать? Ну, а как по-вашему, не могло случиться (в подробности вдаваться не станем), что каратели казнили только шестерых… что одного оставили… до поры до времени… а потом, за определенные заслуги…