Альфонсас Беляускас - Тогда, в дождь

Хлебца бы, проговорил кто-то, как же это — мясо и без хлеба, — произнес так громко, что Ауримас и сейчас слышит эти слова, — хлебца бы; у кого еще есть деньги? Ни у кого; Ауримас молчал, как воды в рот набрал, а голова раскалывалась от сознания своей тайны; пачка, завернутая в носовой платок, палила грудь, как докрасна раскаленные электроды, присосавшиеся к серой коже; он отвернулся, чтобы никто не видел его глаз, и молчал, изо всех сил сдерживая слезы; знали бы они… Конечно, они бы отняли деньги — конечно, отняли — тогда или потом; потом был настоящий голод, и они три недели блуждали по лесам, чтобы добраться до линии фронта, а фронт продвигался вперед, за деньги их могли бы подвезти, могли дать что-нибудь из обуви; оборванный, босой, с разбитыми подошвами, с голодными отеками на лице, он добрался до волжских лесов, где тоже никто не выходил навстречу с хлебом-солью — война… за стопку банкнот, правда, кое-что можно было бы раздобыть. Но главное — он пробрался туда, где нет немцев, — да, самое главное, потому что деньги — двенадцать тысяч — он отнес в райком; веснушчатая девушка, сидя за обшарпанным столом (весь в чернильных пятнах и кляксах старый письменный стол), вытаращила на Ауримаса глаза, как на пришельца с иной планеты. «Но ведь война… — наконец протянула она. — Вы комсомолец, это правда, но все-таки… Вы могли умереть с голода, и никто бы не узнал, какой вы честный…» Позже он спохватился, что не взял у девушки никакой расписки, но это его ничуть не удручало: он передал, главное сделано. Пронес через линию фронта, через голодуху, через смерть — и отдал, вручил, хотя никто и не посылал его, никто не велел и никто даже не подозревал, что деньги эти несет он; хотя впоследствии его высмеивали как дурачка, — чудаки, ведь главное — быть честным, а все прочее…

Все прочее, наверное, тоже важно — особенно когда начинают не доверять тебе; когда могут заподозрить невесть в чем… Взятка! И как у него язык повернулся сказать такое! Вот он — сидит и пишет, будто меня здесь вовсе нет; вода, видите ли, там, можете напиться! Предлагай свою воду этим, с мясокомбината, подумал в сердцах; а мне… ведь ты не хуже моего знаешь, что я тут ни при чем, стечение обстоятельств, вот и все… да, конечно, справку надо было занести в реестр, не спорю, но все остальное… Я же объяснил: попал в дурацкое положение; любопытно, что было бы, если бы вдруг к нему, Раудису… Раудису? И ему — руки? Я чуть не захохотал, хотя ничего смешного в этом не было; он не понял моего рассказа, ни капельки не понял, подумал я, а ведь если бы он понял…

— А что, если, — выкрикнул я неестественно звонким голосом, — если он вовсе не Жебрис?

— Кто — он? — Раудис устало глянул на меня и положил ручку.

— Этот тип… с бакенбардами…

— А фото? — Раудис кивком показал на стол.

— Фото — легче легкого… Кто угодно…

— Легче легкого? Чудес не бывает, уважаемый. С кем угодно, да будет вам известно…

— Но ведь такое могло произойти! Что Жебрис и этот студент — не одно и то же лицо… разные люди… Ведь я этого Жебриса прежде и в глаза не видел!

— Какое это имеет значение? — Раудис провел ладонью по столу. — Вы не видели, а другие видели. Сравнили. Опознали. Вам известно такое слово — опознавание? Известно?

— Мне известно, что я не виновен! Ничуточки. И его мамаша…

— Она умерла… Дело, правда, начато, но то, что финансирование этой бабуси прекратилось…

— Умерла?

Но тогда… с ума сойти, тогда… Вся эта история…

— Это чепуха! Чепуха! — выкрикнул я и, не находя, что еще сказать, понурил голову; Раудис опять провел ладонью по столу.

— Вы полагаете?.. И все же предоставьте решать нам, ладно? Прокурор скажет. А пока… — он глянул на меня бесцветными глазами. — Пока нам, пожалуй, лучше расстаться: есть и другие дела. Кстати, вы не собираетесь никуда отлучиться? За город… к родным в деревню или…

— Нет.

— Так и договоримся. Ведь в противном случае мне пришлось бы… согласно соответствующей статье…

— Товарищ прокурор! — я вскочил. — Но ведь это… вы прямо как с настоящим… каким-нибудь вроде этих — по колбасному…

— По колбасному? — Раудис сощурил глаза и смерил меня оценивающим взглядом. — Нет, нет. Это совсем другое… Совсем, совсем другое…

— Но вы… вы только что сказали…

— А-а… — он вздохнул и покачал головой; по-моему, он тоже устал. — Что мне еще остается делать? Тут правых нет, учтите, в этом доме. И тем более — в этой комнате. Все запятнаны — кто больше, кто меньше… Зарубите себе на носу… И когда придете ко мне в следующий раз… я бы хотел, чтобы вы…