Альфонсас Беляускас - Тогда, в дождь

И не оттого ты ушел, Ауримас, — в ту дождливую ночь, — что так отчетливо увидел Мету, а оттого, что тебя снова позвала Ийя, позвала в Агрыз, где по твоему сердцу проехалось тридцать поездов — дон-дон-дон; рётосей, кута, поист: Ауримас, у тебя вид, будто тебя вытащили из воды, — хотя сегодня ты, может, думаешь иначе; и не потому ты бежишь сейчас от Грикштаса, что испугался его слов, а… Да, да, Мета — вот кого ты боишься, хоть и снова страшишься самому себе признаться в этом; Мета, которая знает, что тебя вытащили из воды и которая поцеловала тебя в лоб, будто прося прощения за что-то — за то, что бросила тебя и ушла к Грикштасу; которая подарила тебе песню — печальную, словно осень, но столь нужную тебе, живую, пульсирующую в сердце твоем; Мета, которая знает, что Йонис — —

И я, покинув своего Ауримаса и предоставив ему всходить по лестнице Вайжгантаса наверх — и сам чем-то как будто обремененный, — возвратился в редакцию, в надежде застать Мету и взглянуть ей в глаза; увы! Меты здесь уже не было — в этом редакторском кабинете, хотя я и ощущал пряный аромат ее волос; а Грикштас опять лежал на диване и помутневшим взглядом смотрел в потолок, будто отыскивая там что-то; я юркнул за стеклянную дверь. И тут же отпрянул, едва не сбив с ног Мету. Но сейчас я не видел ее глаз, так как Мета, словно кающаяся грешница из Библии, упав на колени и уткнувшись лицом в заваленный книгами диван, плакала, — я не знал о чем; но она плакала взахлеб, хотя и беззвучно, подавляя рыдание, которое, очевидно, раздирало ее изнутри, заставляло трястись ее покатые, созданные лишь для нежной ласки плечи; волосы разметались и стлались по полу, как свежескошенная трава, — легкие, словно дымка, душистые волосы Меты, которые так нравились Ауримасу и сквозь которые розовым бархатом просвечивала стройная лебединая шея; рыдающая библейская грешница; я, позабыв, зачем вернулся сюда, попятился, осторожно, боясь нечаянно задеть ее легкие волосы, добрался до двери и суматошно помчался прочь — —

— Я здесь. Ты позвонила, и я пришел. Что дальше? — сказал Ауримас, избегая смотреть на Сонату, которая встретила его в вестибюле и повела к правительственному «люксу». — Чего тебе еще?

— Поговорим потом, — ответила она тихо, но строго. — Когда вы закончите там… — показала пальцем на дверь. — И по существу.

— По существу? — удивился Ауримас. — Я всегда говорю по существу. — Толкнул вперед дверь. — Вы, кажется, вызывали меня. Я здесь.

Эти слова уже относились к Даубарасу, хотя, возможно, и Соната их слышала, так как, прежде чем войти, Ауримас успел оглянуться и заметить ее опять-таки недовольное лицо; теперь он смотрел на гостя из Вильнюса. Без пиджака, хоть и при галстуке, в мягких зеленых шлепанцах, Даубарас похаживал по просторной, выстланной красными коврами комнате и о чем-то размышлял; заметив Глуосниса, остановился и неторопливо высвободил большие пальцы рук из-под черных подтяжек, которые он на ходу чуть растягивал; на усталом его лице мелькнула улыбка.

— Пришел, значит? — как бы обрадованно воскликнул он, подошел и подал руку; она была холодная и влажноватая. — Хорошо. Ты мне нужен. Соната утверждает, что последнее время найти тебя — все равно что иголку в стогу сена…

— Я здесь, — повторил Ауримас, выискивая глазами стул.

— Тогда милости просим! — Даубарас указал на кресло; сам устроился напротив, за инкрустированным столиком красного дерева. — Будем разговаривать без дипломатии.

— Слушаю, — ответил Ауримас.

Кресло, в котором он сидел, было широкое, обтянутое потертым синим плюшем и настолько продавленное, что сидящий вполне определенно ощущал под собой прохладу довоенного паркета; смотреть на собеседника можно было лишь снизу вверх, минуя все тот же столик красного дерева, на котором громоздились два стиснутых кулака Даубараса; Ауримас поморщился. Взгляд скользнул по охряным обоям, через открытую дверь проскочил в спальню и уткнулся в стул, на который был накинут пиджак; у зеркала стоял желтый портфель. Все это напоминало ночь в квартире Лейшисов и столь неудачно прерванный тогда разговор; «ну?»

— Я слушаю вас, — повторил он снова, возвратившись из прошлого опять в эту комнату. — Хотя что касается Сонаты, то…

— Сонаты? — удивился Даубарас; глаза неприязненно блеснули. — Нет уж. С чего бы нам с тобой из-за нее… Поговорим о настоящих делах, которые важны нам обоим. Хотя, как, с чего начать, не знаю…

— С конца… — брякнул Ауримас, вмиг почувствовав прилив смелости; если не о Сонате и, что было бы еще хуже, — не о Мете…