Томми Байер - Аквариум

Несколько раз я звонила вам в надежде исправить свою ошибку: я ведь сразу, с места в карьер, заговорила тогда о своем пациенте, и у вас могло возникнуть впечатление, что иной взгляд на произошедшее меня просто не интересует. Вы не отвечали. Поэтому я пишу вам, чтобы, с одной стороны, извиниться за неприятный звонок, а с другой — уговорить вас помочь мне: давайте встретимся втроем и побеседуем. Мы с господином Шпрангером готовы приехать в Берлин и увидеться с вами в любое время и в любом удобном для вас месте. Если вы опасаетесь не устоять под натиском собственных эмоций, я попытаюсь помочь вам, направляя разговор в нужное русло и в меру своих возможностей стараясь оказать поддержку обоим. Пожалуйста, подумайте и сообщите, если все-таки решитесь помочь нам (а может быть, и себе). Для господина Шпрангера ваше согласие будет неоценимым. Он знает, что принес вам огромные страдания, и не может самостоятельно справиться с чувством вины. Жду от вас известий и еще раз прошу простить меня за настойчивость.

Всего наилучшего,

В первый момент я испытал что-то похожее на облегчение. Мягкий тон письма, фразы вроде «я попытаюсь помочь вам» создавали иллюзию душевной теплоты и поддержки. Я даже подумал было, что можно согласиться встретиться с ними, но потом вдруг осознал, что ее язык подменяет одни понятия другими: «скорбная работа» — а почему не скорбь; «чувство вины» — а почему не вина? Я был потрясен. Ярость, отчаяние, разочарование, ощущение предательства искрами вспыхивали в моей душе, то сменяя друг друга, то одновременно. Причем весь этот горячий ураган чувств оседал ватой, вязким туманом, непонятной кашей у меня внутри. Одна только мысль развевалась флагом в опустевшей разом голове: кто сказал, что тот парень вообще должен справляться с ситуацией? Может быть, ему лучше просто покончить с собой? И что воображает себе эта сучка, изрекая, что я должен повернуться лицом к каким-то там фактам? Я только и делаю, что борюсь с фактами, — с того самого мгновения, как вышел из комы.

Шейри умерла, она лежит под землей, и никто никогда больше не услышит ее голоса, разве что на диске средненькой рок-группы, с которой делалась запись. Она никогда больше не засмеется, не дотронется до меня, не увидит Флоренцию и не будет меня любить. Ее мать скорее всего постоянно задается вопросом, зачем жить дальше. А меня с того самого кукурузного поля просто выбросили из жизни на проселочную дорогу, откуда я теперь в качестве стороннего наблюдателя комментирую происходящее. То, что на этой дороге попадаются и другие заледеневшие космические тела типа Джун, представлялось мне утешением слабым и неубедительным. Таковы факты. И я с ними считаюсь. Я разорвал письмо и выбросил в мусор.

Потом снова собрал из кусочков правый верхний угол конверта и позвонил. В трубке раздалось: «Вы соединены с автоответчиком кабинета психотерапии доктора Лассер-Бандини. Сейчас я не могу подойти к телефону, пожалуйста, назовите свое имя и номер, по которому с вами можно связаться, — я обязательно перезвоню. Пип». В резких выражениях я послал доктора Лассер-Бандини куда подальше вместе со всеми ее проблемами и посоветовал не утруждать себя размышлениями о моих. Затем швырнул трубку, несмотря на то что автоответчик вряд ли способен этот жест воспроизвести. И только выбросив вновь клочки конверта в мусорную корзину, осознал, что минутой раньше выдал свой новенький телефонный номер, которого еще нет в телефонной книге. Если, конечно, у этой дамы имеются соответствующие соединение и программа. Вот черт!

Я попытался себя успокоить: мол, все эти психологи обычно не слишком хорошо разбираются в технике. Вероятно, даже для того, чтобы наговорить на автоответчик новое сообщение, ей приходится прибегать к помощи мужа. Будем надеяться.

Джун, одетая с головы до ног в синее, тренировалась и, поднимая гантели, посматривала на экран. «В синем ты мне нравишься, — написал я. — Как прошел день?» И вернулся к окну. Она, улыбаясь, опустила гантели на пол и пошевелила пальцами, словно хотела их размять. Потом положила руки на клавиатуру.

Джун. Доброе утро. Мне было одиноко. Но главное — я закончила.

Барри. Когда пришлешь?

Джун. Прямо сейчас.

А вот и письмо:

«Барри, вообрази, что мы с тобой отрезаны от остального мира, погребены под снегом, и читать совершенно нечего. А я рассказываю тебе свою историю. У нас уйма времени: спасатели или те, кто должен нас откопать, не появятся раньше завтрашнего утра, и впереди — целая ночь.