Юрий Рытхэу - В долине Маленьких Зайчиков

– Из капиталистических стран тоже? – спросил Коравье.

– Конечно, – ответил Кымыргин. – Я сам их видел. Обязательно в темных очках, хотя снегу в помине не было в Москве в ту пору…

– Кымыргин, – перебил Коравье. – Ты мне скажи: не чувствовал ли ты себя хоть немного чужим человеком? Разве не было такого, что не приняло твое нутро?

– Что ты! – строго ответил Кымыргин. – Мы же были в столице нашей родины. Понимаешь, столице!

Кымыргин задумался.

– Это сначала кажется, будто тебе неловко, – продолжал он мягко, – но это только издали, а присмотришься – те же люди. Может быть, они и делают то, чего мы с тобой не умеем, но ведь и они не могут пасти оленей, охотиться или находить следы в тундре…

Кымыргин поглядел на Коравье и понял: не верит, что Кымыргину а Москве все было нипочем. Тогда он сказал:

– Встречались, конечно, обычаи, к которым трудно привыкнуть… Как бы ты, например, посмотрел на такое: ты сидишь в теплой яранге, уплетаешь горячее оленье мясо или пьешь чай, а перед тобой стоит человек и поет, глядя тебе в рот. Приятно тебе такое? Вот. Качаешь головой…

Коравье чувствовал, что бригадир чего-то недоговаривает. И верно: тот не рассказал о противной дрожи в ногах, которая появилась, когда он ступил на движущуюся лестницу, чтобы спуститься в подземелье, оказавшееся прекраснее самых восторженных рассказов. Ни слова не сказал Кымыргин и о том, сколько раз его останавливал милиционер, когда он пытался перейти улицу там, где это ему было удобнее.

– Сейчас возможность ездить в Москву есть, – со знанием дела сказал Кымыргин. – А самолетом вовсе недолго: одни сутки – и ты уже гуляешь по Москве… Придет время, и ты туда поедешь.

– Я верю, что поеду в Москву, – почему-то со вздохом сказал Коравье. – Мне очень хочется!

– Раз хочется – обязательно доедешь, – сказал Кымыргин и похлопал Коравье по плечу.

Начиналась поземка. С вершин гор в долину потекли струи снега. Они змеились по склонам, оплетали сугробы, камни, торчащие из-под снега, вырывались на широкую гладь речного льда и текли дальше, сливаясь и образуя поверх реки новую снежную реку, текущую под напором ветра.

Трактор словно плыл; река замерзла сразу, с первого сильного мороза, и от этого лед был гладкий и ровный, как доска. Полозья домика легко скользили по нему, и трактор шел без усилий, не надрывая мотора.

Праву сидел рядом с Бычковым. Несмотря на то что кабина трактора была утеплена оленьими шкурами и напоминала изнутри чукотский полог, ветер пробивался сквозь щели и наметал на колени снежную пыль.

Бычков мурлыкал песню, но не переставал чутко прислушиваться к звукам, которые один он умел улавливать сквозь шум тракторного двигателя. Его беспокоил лед. В прошлом году Бычков провалился вместе с машиной в Теплую. Ему повезло, что это случилось возле самого берега, где было мелко, и вода лишь закрыла гусеницы. Праву думал о своем. По каким-то признакам он заметил, что оленеводы слушают его беседы скорее вежливо, чем с интересом… Вопросы задавали не от любопытства, а оттого, что так уж полагалось: какая же это беседа без вопросов слушателей. Зато когда Бычков начинал прилаживать аппаратуру для кино, все оживлялись, каждый старался помочь. Даже к Наташе Вээмнэу отношение было другим, чем к Праву, хотя ее побаивались и не очень-то радовались ее придирчивым осмотрам белья, посуды и полов в домиках.

Что мешало людям относиться к Праву как к товарищу? Он выискивал в своих беседах тот изъян, который мешал установить контакт со слушателями. Нет слов, новости, которые он сообщал оленеводам, были им уже знакомы по газетам и радио. Но нельзя отрицать и того, что Праву рассказывал гораздо интереснее. Праву повернулся к Бычкову:

– Скоро будем у Нутэвэнтина?

– Еще часа два проползем, – нехотя ответил тракторист.

– Что ты так мрачен?

– Не нравится мне лед. Вроде бы не трещит, а страшно.

– Может, лучше выберемся на берег? – предложил Праву.

– Теперь уже поздно.

Праву посмотрел по сторонам. Над заледеневшей рекой нависали отвесные берега.

– Одним трактором еще можно выбраться, но домик не вытянуть, – сказал Бычков.

Под ровный, монотонный гул двигателя Праву задремал. Он валился плечом на Бычкова и каждый раз, просыпаясь, с виноватым видом глядел на него.

Через два часа, как и сказал Бычков, в пелене разгулявшейся пурги показалось темное пятно оленьего стада бригады Нутэвэнтина. Прожектор, установленный на домике, был почему-то выключен, и это насторожило Праву. Он всматривался в серо-белую муть.