Маргарита Зверева - Одуванчики в инее

Франкенштейн шел быстро и целеустремленно, не оборачиваясь и не оглядываясь по сторонам. И через некоторое время преследования Гаврюшка заметила, как сама расслабилась и поддалась своим мрачным думам. Мешали ей лишь холод, ветер и усталость, которые все-таки заставляли ее вырываться из плена мыслей и нагонять жертву.

И только когда Франкенштейн внезапно остановился у закрытых ворот посреди длинного шаткого забора, Гаврюшка окончательно очнулась, испугалась и замерла. Вокруг нее стоял рокот собачьего лая и дребезжания железных клеток. Ворота открылись со скрипом ржавой пилы, лязгнувшей своими зубьями, и проглотили в один миг того, за кем она следила так невыносимо долго. Гаврюшка тихо вскрикнула, бросилась к закрывающейся двери и еле успела задержать ее до того, как она захлопнулась. «Городской приют» – гласила небрежная надпись, сделанная не то мелом, не то старой белой краской на шелушившейся, как сухая рыба, поверхности.

Приоткрыв ворота ровно настолько, что можно было протиснуться, она проскользнула вовнутрь, и ржавый скрип снова резанул по ее ушам. Во все стороны тянулись бесконечные ряды вольеров, по которым с ревом и воем носились дворняги, а земля была устлана зловещим слоем темнющей вязкой грязи. Гаврюшка вся покрылись мурашками под своим толстым пальто. Ни с того ни с сего она поняла, что ей все-таки есть что терять, будь то хоть теплое местечко под одеялом.

«Может, на этом и хватит сегодняшних откровений? – взмолилась Гаврюшка и попятилась обратно к выходу. – Зря, зря, зря я…»

И тут она заверещала пуще всех приютских собак, вместе взятых, потому что на ее плечо опустилась тяжелая ладонь, и Гаврюшке не надо было гадать, кому она могла принадлежать. Одним отчаянным рывком она вырвалась из цепкой хватки и плюхнулась на четвереньки в грязь.

– Ну, зачем же ты так, девочка? – прозвучал раздосадованный голос за ее спиной. – Как тебя тут теперь отмыть? Думаю, не захочешь вместе с собаками из шланга поливаться.

Гаврюшка в припадке животной паники перевернулась лицом к своей погибели и закричала пуще прежнего. Франкенштейн наблюдал за ней в недоумении. Внезапно Гаврюшка заставила себя прекратить полоумничать и барахтаться в грязи. Даже сквозь шрамы она разглядела отнюдь не злобное выражение лица Франкенштейна. Светлые глаза его были уставшими и расстроенными, немного удивленными, но не гневными.

– И что мне теперь с тобой делать? – устало спросил он вымазанную с головы до ног гостью. – Ты ж еще сейчас замерзнешь и хватанешь простуду.

– Хватану, наверное, – стыдливо пробормотала Гаврюшка и, оглядевшись, покачала головой. – Боже мой, какая я свинья…

Франкенштейн подступил к ней, выбирая наименее глубокие места, как в болоте, и поставил на ноги. Гаврюшка с удовольствием бы утонула в том самом месиве, из которого ее достали.

– Простите, – протянула она понуро.

– Это ты у себя прощения проси, – вздохнул Франкенштейн. – Пошли, что ли, сохнуть?

Так Гаврюшка познакомилась с охранником приюта и уже вскоре распивала чай в его будке. Звали Франкенштейна Захар Севастий.

В первый же день она напросилась волонтером в питомник, уверив господина Севастия, что родители ее в курсе происходящего и уже даже написали ужасно официальное письменное согласие, которое она должна не забыть принести.

Господин Севастий с расположением относился к новому малолетнему волонтеру и с особой радостью рассказывал Гаврюшке про характеры своих многочисленных подопечных. Собаки обожали его. В какой-то момент Гаврюшка даже засомневалась, что они были бы рады найти хозяев и уехать от своего покровителя. Шрамы его быстро перестали пугать ее или попросту привлекать внимание. Гаврюшка воспринимала их как неотъемлемую часть черт лица господина Севастия и сперва даже забыла спросить, откуда они взялись. А когда она все-таки задала ему этот вопрос, не успела заметить болезненную перемену выражения его глаз, так как была окликнута другим волонтером.

Гаврюшка быстро привыкла к тягучей грязи и холоду, вечно царившему в приюте, и бежала сюда, уже почти позабыв о своей миссии. Дома она терпела мамины насмешки и истерики и стойко отмалчивалась на все вопросы со стороны братьев. Но день, когда ей суждено было узнать страшную правду, настал с судьбоносной неотвратимостью.

И исходила эта правда из уст того самого худощавого волонтера, который как-то раз помешал моменту откровения.

– Так его те же самые собаки покусали, – выпалил веснушчатый парень, приподняв брови. – Это же все знают!