Рэмси Кэмпбелл - Усмешка тьмы

– Какой невоспитанный молодой… – Колин не договаривает последнее слово, превратив его в смех.

– Ты просишь нас быть потише, чтобы расслышать слова? – предполагает Кирк, хотя ему явно тяжело говорить из-за смеха.

Марк топает ногой, отчего пол под ним дрожит. Зыбкий свет искажает экран, делая его похожим на желе.

– Я просто хочу знать, – говорит он, уже не смеясь.

– Я уверена, он говорит какие-нибудь глупости, – произносит Натали.

– Но мы не можем быть уверены в этом, правда? – я понимаю, что она просто хочет успокоить Марка, но считаю, что лучше будет поддержать его. – Я тоже хочу знать. Даже если это просто бессмыслица, все равно стоит посмотреть, что он выдумал.

– Я расскажу тебе.

Я не могу разглядеть, кто сказал это, пока Кирк не произносит:

– Как ты собираешься это сделать, Колин?

– Я учился читать по губам. Нет ничего проще. Я собирался написать статью для «Кинооборзения» о том, что говорят актеры немого кино.

Смех Биб обрывается резко, словно прерванный фильм.

– Прошу прощения, вы были вовлечены в создание этого журнала?

– Вовлечен по самые уши, чем я горжусь. Много писал сам и редактировал.

– Ты не рассказывала нам это о своем друге, Натали, – ворчит Уоррен.

Я боюсь, как бы он или Биб не попросили Колина уйти до того, как он расшифрует фильм.

– Ты следил за тем, что он говорил, Колин? Я имею в виду Табби.

– Конечно. Я ведь здесь именно для этого.

Я пропускаю эту шутку и говорю:

– Можешь рассказать, о чем шла речь?

– По большей части о всякой херне.

Я надеюсь, что Биб не оскорбилась этим выражением.

– Ну, а если выделить общий смысл? – настаиваю я.

– Его там особо нет.

– Ну хоть что-нибудь конкретное, – говорю я. – Марку было бы интересно узнать.

Колин поворачивает свое тускло освещенное лицо ко мне и произносит слова, словно жрец, проводящий ритуал.

– Однажды открытый портал закрыть невозможно. Бесконечность должна находиться за пределами портала. Познанное никогда не станет непознанным, а непознанное – познанным. Все, что не может быть, – будет. Все откроется тому, кто ищет. Искомое будет выбирать искателя. Все двери открыты для него, и все двери – одно. Тот, кто открывает портал, и есть портал.

Скандирование Колина становится все более пародийным, хотя я и не мог сказать, что конкретно он высмеивает. Его речь вместе с некоторыми аспектами фильма, которых я не могу понять, вызывают у меня тревогу. У Табби закончился мел, и он пытается писать своим указательным пальцем, который вдруг ломается с таким ужасным треском, что становится понятно, почему фильм не выпустили. Он хватается за раненую руку и, приплясывая с широко раскрытыми глазами и ухмылкой на лице, замечает на полу какой-то предмет. Будь то мел или фаланга его пальца, он поднимает предмет и бежит к доске. Доска переворачивается, забрав Табби с собой. Когда доска останавливается, его перевернутое лицо висит внизу и все еще продолжает ораторствовать. Во время всего этого Колин произносит:

– Искатель – это шут вселенной. Он – ее шутка, и она – его искомое. Он должен выполнить предназначение, которое охватывает все время и пространство. Искания столь же древние, как и тьма. Все сотворено из тьмы, и все будет тьмой. Искатель услышит голос тьмы, который суть бесконечный смех.

Ученики Табби бросают комья грязи и какой-то сверкающей субстанции в своего учителя и в его упавшую академическую шапку. Видимо, это конец, хотя фильм и кажется незавершенным; без всякого предупреждения об окончании он прерывается. Когда экран становится белым, все обращают ко мне свои улыбающиеся лица. В неослабевающем свете лица кажутся если и не упрятанными под масками, то по крайней мере покрытыми бледным гримом. Ощущение, что все ждут, что я скажу, заставляет меня сделать это, даже не успев подумать:

– Это было обо мне?

Молчание затягивается, и наконец Биб говорит:

– Господи, и вот так человек благодарит за подарок.

– Наверное, не надо было вскрывать его до завтра, – говорит Уоррен.

Я подавлен нелепостью происходящего, но не более, чем своими собственными мыслями. Интересно, придумал ли Колин хоть одну из тех реплик, которые, как он утверждает, читал по губам. Если да – то почему он так поступил? И почему я задал этот вопрос? Уоррен включает свет, и я чувствую на себе испытующие взгляды, приходится приложить усилие, чтобы не закрыть лицо ладонями. Я не могу больше выносить такое внимание к себе, и поэтому с благодарностью смотрю на Марка, когда тот говорит: