Кэтрин Хайд: Не отпускай меня никогда

Грейс пробиралась к столику с брошюрами и угощением, стоявшему в дальнем конце зала, и размышляла, будет ли сегодня печенье. Протискивалась мимо собравшихся, извинялась направо и налево и неожиданно врезалась в большое инвалидное кресло.

– Вот это да! – сказала она. – Кертис Шенфельд.

– Привет, Грейс.

Разговаривать с ней ему явно не хотелось.

– А где ты был? Мы с мамой уже год ходим на собрания, но я тебя ни разу не видела. Переехали, что ли?

– Где были, там и остались, – сказал он и откатился в сторону.

Сначала Грейс хотела пойти следом и порасспрашивать его, но Кертис явно не желал общаться. Редкостная вонючка, каким был, таким и остался. Поэтому вместо того чтобы ходить за Кертисом, Грейс просто стащила три печенья с арахисовым маслом и устроилась в уголке, ожидая начала собрания – оставалось совсем недолго, они приехали одними из последних.

На этот раз она решила слушать внимательно. Правда, все равно отвлеклась и вспомнила про ведущего, только когда он дошел до четвертого шага программы.

– Четыре. Бесстрашно заглянуть в глубины своей души и составить список недостатков и прегрешений.

У ведущего был низкий ласковый голос – Грейс сразу вспомнила Джесси и загрустила.

– Пять. Признать перед Богом, перед собой и перед другим человеком все свои прегрешения, не скрывая и не утаивая.

Что ж, по крайней мере, мама признала вину.

– Шесть. Приготовиться к тому, что Господь исправит все недостатки.

Может быть, она еще не готова. В конце концов, мама пока что дошла только до пятого этапа.

– Семь. Смиренно попросить Его об исправлении.

Конечно, маму не так легко представить смиренной. С другой стороны, после сегодняшнего разговора с Иоландой она и вправду вела себя иначе.

Наверное, ей просто нужно время. Признать недостаток – еще не значит его исправить. До этого оставалось целых два этапа.

А если проходить за год по четыре шага, то получается…

Тут Грейс отвлеклась от своих размышлений. Ведущий зачитал все традиции и этапы программы, а потом спросил, есть ли на сегодняшнем собрании те, кто продержался первые тридцать дней. И как вы думаете, кто поднял руки? Родители Кертиса Шенфельда! Оба сразу! Вот почему Кертиса не было видно на собраниях целый год!

Грейс тут же отыскала его в толпе, однако Кертис ни на кого не смотрел. Бедняга. Грейс надеялась, что на этот раз его родители продержатся в программе до конца, а не будут срываться, как ее мама. Такого нельзя пожелать даже самому противному вонючке на свете.

Первой на собрании выступала женщина, которая в тот день тоже праздновала годовщину. Только у мамы Грейс прошел всего один год, а у этой дамы – целых одиннадцать.

Обычно Грейс пропускала речи участников мимо ушей, но тут прислушалась. Может быть, потому что дама с одиннадцатилетним стажем говорила не о наркотиках, а о хорошем. О том, как со временем изменяются взгляды на жизнь. А может, потому что мама тоже внимательно слушала эту женщину, и с каждым новым словом ее лицо обретало новое, незнакомое выражение…

Дама говорила про то, что жизнь нужно принимать такой, как она есть. Глупо притворяться и отрицать очевидное, и отгораживаться от того, что тебе не нравится. Так и становятся наркоманами, так и гибнет жизнь. Когда ты отказываешь принимать то, чего не можешь изменить.

Первое выступление закончилось, и слово передали маме Грейс. Она мямлила и сбивалась. Сказала, что ее зовут Эйлин и что она наркоманка, а потом начала бормотать что-то себе под нос и в конце концов объявила, что говорить ей не о чем, потому что она ни черта не знает. Раньше думала, что знает, а теперь поняла, как сильно заблуждалась на этот счет.

Грейс покосилась на Кертиса, чтобы проверить, не смеется ли он над мамой, но Кертис, кажется, никого не слушал. Да и не стал бы он смеяться над тем, кто продержался в программе целый год. Кишка тонка.

После собрания Грейс слышала, как Иоланда хвалит маму за выступление, похлопывая по плечу.

Все поднялись с мест и стали переговариваться, а Грейс протиснулась к Иоланде.

– Чего хорошего в ее выступлении? Она же сказала, что ничего не знает.

– Именно. Это очень важно.

– Не понимаю. Чем важно-то?

– Если человек ничего не знает, он должен это осознавать.

– Ну да…

– Пока думаешь, что знаешь все на свете, не станешь ничего менять.

– Да… – эхом откликнулась Грейс.

– Вид у тебя совсем замученный.

– Уже поздно.

– Сейчас позову твою маму и отвезу вас обеих домой.