Семен Злотников - Кир

С кем-то из них я встречался на ипподромах, в кулуарах ООН, на светских раутах или парламентских ассамблеях, о ком-то знал из газет и специальных разделов Большой Советской Энциклопедии.

Например, с президентом Соединенных Штатов Америки Джоном Фицджеральдом Кеннеди мы тесно сотрудничали во время Карибского кризиса и сообща, как он сам говорил, уберегли мир от почти неминуемого сползания в геенну термоядерной катастрофы;

с испанским генералиссимусом Франсиско Франко мы ловили форель в водах Гвадалкивира и говорили о вечном;

с вождем красных кхмеров Пол Потом мы как-то в Монако играли в рулетку и пили за жизнь и за смерть ( «Там, где жизнь – там и смерть!» – повторял, бывало, Пол Пот !);

с добрейшим премьер-министром Израиля Бен Гурионом я познакомился в пору нашего с Маргарет визита вежливости на Святую землю; узнав, что я не еврей, он попросил меня не хандрить и подарил фолиант с интригующим названием: «Как стать евреем!».

Нестройный ход моих воспоминаний внезапно прервал женский голос, зовущий меня по имени:

– Кир! Кир!..

Меньше всего ожидал я увидеть на Болс-Пирамид шведскую красавицу – принцессу Сибиллу Саксен-Кобург-Готскую, с которой мы соло вальсировали на торжествах по случаю вручения мне Нобелевской премии мира в Стокгольме.

Пока мы кружились, она мне призналась в любви и надежде быть только моей – «Твоей, и только!» – когда ее драгоценный папаша шведский король Густав Адольф, герцог Вестерботтенский, откинет копыта.

Так и сказала: откинет копыта!

Тогда же, признаюсь, меня потрясла та беспечность, с которой принцесса могла рассуждать о жизни или смерти человека, подарившего ей жизнь: будто речь шла о паре ночных шлепанцев, которые тому предстоит скинуть перед сном!

– Возьмешь настою белены проклятой и сам вольешь ему в ушную полость! – смеясь, напевала она под аккомпанемент чарующей музыки божественного композитора Иоганна Штрауса.

Я всегда тосковал по отеческой ласке и не поверил тому, что услышал.

Не имея фотографии или хотя бы словесного описания внешности моего отца ( мать моя молчала о нем, а я не решался спросить ), я представлял его в сказочных образах богатырей – Ильи Муромца, Алеши Поповича и Добрыни Никитича.

О, если бы ону меня был, как бы мы с нимхорошо жили, и как бы я еголюбил, и как бы о немзаботился – о, если бы ону меня был!..

Само слово «отец», и каждая буковка в нем были исполнены смысла: о– означала непреходящий восторг, т– несгибаемость, твердость, е– мягкость и незащищенность, ц– бесконечность.

Само слово, казалось, светилось Любовью, Справедливостью, Мудростью, Милосердием, Красотой.

Сколько раз на кресте я искал глазами человека, подарившего мне эту жизнь, – то внизу на Кремлевской набережной среди толпы, то наверху среди звезд в ночном небе Москвы.

– Отец мой, отец мой! – тщетно взывал я к нему. – Для чего ты меня оставил, отец?..

– Дерись и умри! – тем временем не унималась принцесса. – Кир, дерись и умри!

– Дерись и умри! – вторил ей краснощекий верзила, размахивая древком с насаженной на острие окровавленной головой шведского короля Густава Адольфа, герцога Вестерботтенского.

– Дерись и умри! Дерись и умри! – озверело скандировали полулюди-полубоги в предвкушении большой крови.

До сих пор затрудняюсь облечь в слова шквал эмоций, нахлынувших на меня.

Боль, гнев, ярость, отчаяние и безудержная жажда мщения разом превратили меня в орудие справедливости.

То был стих, когда все неважно – найдешь, потеряешь, умрешь или останешься в живых, когда действуешь импульсивно и поступаешь по справедливости.

Еще на кресте, незадолго до смерти, мой друг и учитель Владимир Ильич Ульянов-Ленин признался, что будь у него еще одна жизнь – он бы и ее, не задумываясь, посвятил борьбе за торжество справедливости на земле.

– Ох, как же хочется мне справедливости на земле! – любил повторять этот пламенный революционер…

Я кругом виноват, и многое в прошлом достойно раскаяния – но только не мой персональный суд над принцессой Сибиллой Саксен-Кобург-Готской…

Одним словом, я не сдержался и метнул мой фракийский меч точно в сердце дочери – убийцы собственного отца.

Все случилось так быстро – никто даже глазом моргнуть не успел.

На доли мгновения Новый Колизей погрузился в тишину, после чего пространство цирка огласилось криками ужаса и пулеметными очередями.