Семен Злотников - Кир

Трое суток они добирались до Нагасаки, где у подножия горы Тамадзоно-сан поживали бабушка и дедушка маленького Ямы.

Наконец, изнемогшая женщина пристроила кроху-сына в тени массивной мраморной скамьи, чтобы набрать воды из фонтана – и в то же мгновение взрыв, похожий на гигантскую магниевую фотовспышку, в буквальном смысле этого слова, испарил маму.

Ровно в ту роковую минуту Яма душой постарел на тысячу лет.

С той поры он не спал – закрывая глаза, видел все ту же апокалиптическую картину: слепящий свет, сопровождаемый грохотом, рвущим в лоскуты небо и землю, почерневшие остовы зданий, выжженную траву, обугленные деревья и повсюду, будто брошенные за ненадобностью, изуродованные тела людей.

Несколько дней и ночей после взрыва сверху падали липкие черные дожди, в результате чего по земле разливались бурные потоки липких черных рек.

Страшно представить, что после всего, уцелев в двух пожарищах, Яма мог утонуть.

Похоже, Господь надоумил трехлетнего кроху залезть на скамью, где его, полуживого, подобрал и выходил старый жрец синтоистского монастыря Сува-дзиндзя, знаменитый в прошлом борец стиля сумо по имени Тоёми Хидеёси.

Именно там, в Сува-дзиндзя, в тиши и покое, смирении и молитве, монашеских трудах и постижении вечных истин мой друг вырастал, мужал и под чутким руководством своего спасителя осваивал азы и премудрости сумо.

О юных годах, проведенных в стенах синтоистского монастыря, он вспоминал с ностальгической грустью: там, с его слов, он обрел вторую семью, и там ему было хорошо.

Сам факт, что малыш дважды уцелел в пожарищах атомного апокалипсиса, казался невероятным и вызывал в окружающих естественное желание пожалеть его и приголубить.

Люди помогли ему не озлобиться и возлюбить этот мир.

– Для того и сберег меня Бог, – повторял он не раз, – чтобы после всего подарить Любовь и Добро.

– Увидишь, – уверял он, – однажды Добро и Любовь победят Зло и Ненависть и спасут мир.

Между тем Фудзияма в пять лет выглядел на пятнадцать, а к тринадцати и вовсе превратился в невиданного дотоле на Японских островах исполина трехметрового роста и весом 626 килограммов.

Насколько он внешне был страшен и лют – настолько же на удивление добрым и беззащитным изнутри: всем мимо идущим, особенно нищим, он кланялся в пояс и жертвовал все, что имел; всех жалел и прощал, как бы больно его ни обидели; также всегда глядел под ноги, дабы кому-нибудь не навредить.

В тринадцать лет Яма завоевал Императорский кубок, отобрав титул непревзойденного у самого Такэмикадзути.

Он стал знаменит.

Слава о юном гиганте скоро достигла самых отдаленных уголков страны.

Как говорят, в один миг из безвестной жертвы атомных бомбардировок он превратился едва ли не в божество ( еще в БСЭ я читал о мистическом издревле почитании японцами своих героев сумо ).

Все желали увидеть юного героя, постоять с ним рядом, перемолвиться словом и запечатлеть фотографию на память.

Только недавно, перелистывая пожелтевшие страницы старых газет в нашей тюремной библиотеке, я обнаружил панорамный снимок с изображением Ямы, подобного утесу, в радостном окружении крошечных, почти игрушечных на вид представителей королевской семьи Японии…

Все свои поединки, как правило, он завершал в доли мгновения, досрочно и не калеча проигравшего: ни тебе растяжения сухожилий, ни вывихов или, не дай бог, переломов!

Ему было достаточно обнять соперника, дружески прижать к груди и бережно перенести за пределы борцовского помоста.

– Как бы все было на земле, – мечтательно размышлял он, – если бы первые люди по-хорошему боролись друг с дружкой, а не кидались камнями: и Каин, кто знает, возможно, тогда бы и не убил своего брата Авеля!

И сегодня, мне кажется, слышу я голос моего последнего единственного друга: «Жизнь священна, и все живое свято и открыто для Любви».

Для него это были не просто слова – чему подтверждением служит вся его жизнь.

Свои миллионные гонорары от побед на помосте сумо мой друг до последней йены жертвовал на защиту заблудших зверюшек от просвещенного человечества.

Он создал и возглавил общественное движение против научных экспериментов с кроликами, крысами и мышами.

Он же по-хорошему просил японцев прекратить практику травли тараканов дустом.

И он же, естественно, возвестил согражданам о наступлении эры тотального Благоговения перед жизнью…

Тут я, пожалуй, должен признаться: с одной стороны, я бесконечно уважал человеческую позицию Фудзиямы, с другой – во мне вызревали вопросы, требующие ответов.