Семен Злотников - Кир

По внешнему виду Лумумба являл собой, я бы сказал, черную реинкарнацию былинного персонажа русских сказок Алешу Поповича: этакий жилистый интеллигент в первом поколении, разночинец с яростным взглядом из-под массивных роговых очков, упрямец и борец с колониальной нечистью.

Прекрасно владея французским, Патрис, в пику бельгийцам, писал на диалекте банту, сплошь состоящем из пронзительно посвистывающих и энергично приплясывающих звуков.

…Вот когда мне сгодилась тотальная зубрежка иностранных языков во сне по секретной методике Комитета государственной безопасности Союза Советских Социалистических Республик: я и сам был не в курсе, что знаю банту!..

Он пел об Африке так, как поют о желанной невесте – влюбленно и ласково; называл ее своей единственной любовью и произносил клятву верности; он был готов за нее умереть и действительно умер.

Он сравнивал Африку с райским садом, превращенным злодеями в прибежище смерти и скорби.

Описание детства Патриса на фоне страданий конголезского народа невольно напомнило мне мое собственное: и он, как и я, не ведал нежности и материнского тепла, хронически недоедал и дрался до крови, чтобы выжить.

– Иисус видел ясли, явившись на свет, а я видел горы навоза! – выкрикивал он строки своей великой поэмы, преодолевая гомон и чавканье собравшихся.

– Его обернули в хламье, а меня в рванье! – цитирую по памяти.

– Он был абсолютно беден, а я беспросветно нищ! – при этих словах Патрис выворачивал карманы.

– Ему было туго, а мне – нелегко! – Тут поэт разрывал на себе одежду и демонстрировал шрамы на животе.

– О, мы так похожи, – пел он, тем не менее, радостно, – белый Христос и черный Лумумба!

Наверняка мой вольный по памяти перевод с диалекта банту грешит некоторой приблизительностью и в сотой доле не передает того подлинного очарования оригинала…

Итак, я не смог сдержать слезы – настолько меня потрясли эти строки, полные страсти и огня.

Как нечасто со мной бывает – мы с ним обнялись в едином эмоциональном порыве, и я ощутил биение его сердца.

Оно билось, как колокол.

– Брат, послушай меня, – перешел он на шепот, – чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью!

– Пушкин, – обрадовался я, – «Капитанская дочка»!

– Она, – кивнул Лумумба, – Емельян Пугачев!

Неожиданно я обнаружил, что мы с ним довольно успешно перешептываемся на классическом русском – как принято говорить, языке Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского.

– Гитлер, Сталин, Мао Цзэдун! – продолжал он выкрикивать имена своих великих предтеч.

– Ленин, Альцгеймер… – вставлял я несмело.

– Пол Пот! – ликовал, как ребенок, Лумумба.

Похоже, что мы увлеклись и не заметили, как сделались центром всеобщего внимания.

– Да здравствует свободолюбивая Африка! – кажется, пробормотал кто-то.

– Долой кровавый бельгийский режим! – словно сорвавшись с цепи, трижды проскандировал Патрис и с ногами запрыгнул на праздничный стол.

– Долой кровавый бельгийский режим! – прокатилось по залу, достигнув ушей мирно дремавшего в окружении злющих бельгийских овчарок короля всех бельгийцев Бодуэна Первого.

– Браво, Лумумба… – еще не совсем проснувшись, одобрил король.

– Нет рабству! – затопал ногами Патрис. – Нет голоду! зною! тотальной безграмотности! организованной преступности! бездарным бельгийским колонизаторам!

– Ну-ну, обнаглела моя обезьянка! – похоже, обиделся Бодуэн Первый.

– Мы больше не ваши и не обезьяны! – сказал, как отрезал, Лумумба ( потом эта фраза станет крылатой, и практически все свободолюбивые народы Африки начертают ее на своих знаменах ).

– А чьи? – с любопытством воскликнул король.

– А ничьи! – очень тихо ответил Лумумба.

– В таком случае, фас! – громогласно скомандовал Бодуэн Первый.

– Щас! – повторилось эхом под сводами королевского дворца, и свора собак устремилась к единственному чернокожему человеку на этом балу ( до белых им не было дела !).

Я хотел было крикнуть: «Не делайте этого!» – но отчего-то не крикнул, а побежал им навстречу в попытке отвлечь – что, собственно, и позволило Патрису нормально разбежаться и зацепиться за бриллиантовую люстру под потолком, с которой он, раскачавшись, перелетел на балкон для оркестра.

Еще до того, как исчезнуть, он подмигнул мне – мол, не надо грустить!..

Наутро Патрис был объявлен персоной нон грата с настоятельной рекомендацией самому покинуть Брюссель в двадцать четыре часа либо подвергнуться принудительной депортации ( от линча на месте, как это принято в Бельгии, он, по счастью, был защищен дипломатическим иммунитетом ).