Семен Злотников - Кир

– По закону революционного жанра, мой юный друг, – мягко заметил Воньялу-Нинел, – если не мы их, то они – нас!

Похоже, он понимал, что творилось со мной.

«Но если мы не станем кидать в них камни, – подумалось мне, – существует вероятность, что и они в нас не выстрелят?»

– Выстрелят! – будто читая мои мысли, потрепал он меня по затылку. – Всенепременнейше выстрелят! – ласково повторил он.

Тут я на деле убедился в поразительной способности Ильи Владимировича предугадывать события: едва мы поперли на них – как они тут же стали по нам стрелять.

Пространство между ними и нами в мгновение ока заполнилось горами бездыханных тел каторжан.

Но нас все равно было больше, и мы были злее, и нам, по сути, нечего было терять.

Под проливным автоматным огнем, спотыкаясь и падая, захлебываясь в крови и умирая, мы таки добирались до них, и валили их наземь, и рвали на части, и били до тех пор, покуда последний из них не отдал Богу душу.

Но и после того, как мы с ними покончили, некоторые из наших не могли остановиться и топтали с проклятьями безжизненные тела палачей…

Но только мы обнялись, только вдохнули воздух свободы и расслабились, как опять оказались в железном кольце войск карательного назначения.

На этот раз против нас, наряду с пехотой, были брошены организованные соединения мотопехоты, тяжелой артиллерии, также танковых бригад, поддерживаемых авиацией стратегического назначения с воздуха и глубоководными ракетоносцами со стороны Москва-реки.

– Народ и армия, вижу, не едины… – затравленно озираясь, пробормотал Воньялу-Нинел.

Мы лежали нос к носу под пулями, инстинктивно вжимаясь в землю и не решаясь поднять голову.

– Вот, пожалуйста, налицо вопиющий пример преступной войны правящей верхушки против своего народа в целях укрепления своего господства… – зажмурив глаза, резюмировал Илья Владимирович.

«Это больше похоже на бойню, чем на войну!» – отчего-то подумалось мне.

Само это слово – война! – вызывало во мне образ некоего кровавого ритуала, имевшего свой свод неписаных установлений.

Я уже говорил, что благодаря регулярному чтению Большой Советской Энциклопедии я имел представление о значительных исторических событиях, случившихся со времен Потопа и до наших дней.

Когда мне хотелось узнать о предмете подробней, я направлялся в нашу школьную библиотеку и там погружался в первоисточники.

По Плутарху, к примеру: «Грешно нападать без причины, воевать оружием с безоружными, а также добивать до смерти молящих о пощаде».

Но то, что я видел в то слякотное февральское утро 1954 года на Кремлевской набережной, опрокинуло все мои (и Плутарха!) познания о войне.

Надо мной в вихрях адского пламени кружили, как стаи невиданных чудищ, отдельные части человеческих тел.

Толпы обезумевших людей метались в чаду и дыму в поисках спасения и не находили его.

Прощаясь с жизнью, они проклинали судьбу…

Изнывая под тяжестью рухнувших на меня тел, я терялся в мучительных догадках:

– что, спрашивал я у себя же, творится с людьми?

– куда подевались былое величие духа и благородство?

– где жалость к ближнему?

– где доброта?

– где ум, честь и совесть?

– возвышенность чувств и намерений?

– и почему так получается у людей, что чем дальше – тем хуже?

– и что с нами будет со всеми, если у нас так продолжится?..

– Ну будет валяться! – послышался окрик, и в то же мгновение целая серия сокрушительных пинков коваными кирзовыми сапогами – в пах, под дых, по почкам и по голове ( хорошо, не в висок !) – прервали мое размышление о странностях человечьего бытия.

– Будешь! сучонок! знать! – приговаривал Сапог, как будто отсчитывая удары. – Будешь! знать! как мамку! не слушаться!

– Трижды, четырежды прав был Дантон, – возопил Воньялу-Нинел, – по поводу революции, пожирающей своих детей!

– А ты! – разошелся Сапог, переключаясь на бедного старика, – до последних! своих! дней! будешь харкать! своей! Революцией!

– Прости ему, Боже, ибо не ведает он, что творит! – обращаясь к кому-то наверху, прокричал Илья Владимирович.

– Прости ему, Боже! – меж тем изгалялся Сапог, волоча свою жертву за ноги к ближайшему телеграфному столбу.

Я пытался кричать, чтобы били меня – не его! – но из разбитых в кровь губ наружу летели лишь хрипы и стон.

Последнее, что я увидел, теряя сознание, – черную, окровавленную подошву, грозно нависшую надо мной…