Семен Злотников - Кир

Осыпанный черными перьями, словно пеплом, в парадном мундире, разодранном вдрызг, с кровоточащим ликом, поклеванным птицами, он мне живо напомнил несчастного царя Эдипа из одноименной пьесы «Царь Эдип», принадлежащей перу великого древнегреческого драматурга Софокла.

Можно только предполагать, что довелось испытать ему и коню, покуда они пробивались к искомой цели сквозь дикие орды галок и ворон.

Несмотря ни на что, он держался в седле и самообладания не потерял.

– Ублюдки, стоять! – произнес, как всегда, не повышая голоса, маршал Смерть.

– С-сучары, з-замри! – встал грудью у нас на пути Бешеный Пес.

– Отряхнуть с себя прах! – брезгливо поморщился маршал.

– Р-ра-аз-здевайсь! – приказал генерал.

Послушно, безропотно мы побросали на скользкие камни окровавленные одежды и обувь, по команде же послушно перестроились в цепочку по одному и в таком вот порядке, гуськом и на полусогнутых, гремя кандалами и стыдливо прикрывая руками знаки мужского отличия, послушно засеменили к Лобному месту, где стоял гроб вождя.

Отовсюду туда же, подобно ручьям, стекались, образуя безбрежное человеческое море, осиротевшие граждане СССР.

Моросил ледяной мелкий дождь, и дул пробиравший до костей северный ветер.

Добрый хозяин в такую погоду собаку из дому не выгонит.

В такую погоду и в зимней одежде озябнуть недолго, не то что голышом.

Но такова уж была последняя воля усопшего: всем горевать неприкрыто!

Великое горе действительно объединило и обнажило юных и старых, тщедушных и тучных, красивых и не очень…

– Когда меня хоронили, – шепотом вдруг произнес Воньялу-Нинел, – люди обнажали души, а не тела.

Я даже замедлил ход, решив, что ослышался: как могли его хоронить, когда он тут рядом со мной?

– Р-разговор-рчики, с-суки, в с-стр-рою! – послышался рык генерала по кличке Бешеный Пес.

Оглянувшись, я вдруг обнаружил поросшее свалявшейся шерстью чудовище с туловищем собаки и головой человека.

– Ан-ну, р-рот н-не р-раз-зевать! – злобно брызжа слюной, прорычал барбос.

Все же прозвища и имена к человеку случайно не пристают: действительно, без парадного генеральского мундира с золотыми погонами и фуражки с кокардой он натурально выглядел псом…

Наконец, миновав блокпосты, где нас трижды подвергли досмотру (вплоть до интимных зон ), мы мало-помалу влились в печальную очередь алчущих лицезреть усопшего вождя.

Процессия двигалась медленно, по сантиметру в час.

Лучшие граждане СССР почитали за честь задержаться у гроба с покойным и поделиться с ним планами.

Менее уравновешенные и более искренние тут же, на месте кончали с собой.

Так, маршал Смерть с Бешеным Псом в отчаянии бились о гроб головой, покуда из них не вытекли мозги.

Самоубийц хоронили немедленно там же, под Лобным местом, в большой братской могиле.

Время, со слов незабвенного Блеза Паскаля, не знает остановки и неумолимо течет себе из Ничто – в Никуда.

Знойный август висел над столицей, когда подошла моя очередь замереть возле смертного одра величайшего из людей.

Я о многом успел передумать во все эти ночи и дни и даже что-то осмыслить:

– что этот мир, например, полон людей и что люди все разные ( особенно это заметно, когда они неодеты !);

– что горе людей объединяет ( особенно такое, как смерть Иосифа Виссарионовича Сталина !);

– что не хлебом единым жив человек ( мы не ели, не пили несколько месяцев – и, можно сказать, ничего !);

– что солнце для всех светит одинаково ( правда, не всем от того одинаково тепло !);

– и что день лучше ночи…

Еще на подходе к Лобному месту я разглядел в скорбящем кругу членов сталинского Политбюро – застывших у гроба Лаврентия Павловича Берия, Никиту Сергеевича Хрущева, Лазаря Моисеевича Кагановича, Георгия Максимилиановича Маленкова, Климента Ефремовича Ворошилова ( вспоминаю, естественно, самых любимых и почитаемых в народе ).

Стояли они, как им было завещано, без одежд, по уши в вороньих какашках, и отчего-то уже не улыбались.

Я их легко узнал по портретам, висевшим повсюду на улицах, в парках, на стадионах, площадях, вокзалах, станциях метро, в подземных переходах, школах и тюрьмах.

Любой урок в нашей школе – будь то чистописание, химия или физкультура – непременно начинался демонстрацией слайдов с изображениями всех этих руководителей партии и правительства, а заканчивался клятвами верности ( им же !) и хоровым многоголосым исполнением Интернационала.