Семен Злотников - Кир

– Вообще, без него нам не жи-ить! – возопили, сливаясь в хор, жертвы и их палачи.

И тут вдруг случилось как будто то самое, ради чего эта Жизнь затевалась: все обнялись!

Все тысячи тысяч охранников, карманников, убийц, насильников, террористов, пацифистов, ревизионистов, членовредителей, садистов, мазохистов, конформистов, взяточников, коррупционеров, контрреволюционеров, евреев и прочих извратителей идеалов СССР – все обнялись!

И все эти люди, возможно, впервые не прятали слез и плакали не от обид или унижений, а – только от чувств!

И, может, впервые не мучились, не сомневались, не лгали, не завидовали, не проклинали, не унижались, не унижали, не вредили, не травили, не доносили, не клеветали, не преследовали, не истязали, не калечили и не казнили, а только – отдавшись внезапному чувству единения с ближним, доверчиво льнули друг к другу и поддерживали: сильный – слабого, зрячий – слепого, а великодушный – униженного и оскорбленного.

Смерть вождя одним махом, как говорится, сблизила души заблудших.

– Вот подобного ради, должно быть, и стоило выносить все невзгоды революционной борьбы… – картаво пробормотал Воньялу-Нинел, смахивая грязными костяшками пальцев набежавшие бусинки слез.

Казалось, сама Любовь снизошла вдруг с небес на людей – та Самая, не нами придуманная, но изначально лелеемая Создателем этого мира ( кем бы Он ни был !).

Сам Создатель в то утро, похоже, расчистил небо от тяжелых облачных завалов и явил нам сверху свой лик, схожий как две капли воды с ликом Иосифа Виссарионовича Сталина.

Воистину, апофеозом той удивительной сцены прозвучали прощальные слова усопшего вождя, обращенные непосредственно к нам:

– Братья и состры! – произнес он на удивление тихо, но как-то так, что всем было слышно. – Захадытэ на похарыны маи, нэ пожалээте. – После чего улыбнулся с присущим ему одному знаменитым сталинским прищуром и добавил хитро: – Жду!

Наверняка никакими словами не передать, какой тут поднялся переполох.

– Товарищ Сталин, куда вы? – одновременно всплеснули руками и хором запричитали тысячи тысяч навеки осужденных. – Вернитесь, не оставляйте нас сиротами! – кричали они. – Без вас мы теперь пропадем!

– Только вперед, на похороны товарища Сталина! – пузырящимися губами решительно пробормотал маршал Смерть.

– Т-только впер-ред, на пох-хор-роны товар-рища С-сталина! – протяжно и рвано пролаял Бешеный Пес.

– Только впер-ред! – вдруг возбудились и заработали прикладами было поникшие и благостные вертухаи.

– Только впер-ред! – отозвалось эхом в наших заблудших сердцах. – Только впер-ред!..

Тут скажу, опережая и невольно путая событийный ряд моего нелегкого повествования, что впоследствии мне довелось хоронить королевских особ, великих герцогов и князей.

Никакого сравнения с похоронами Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили!

Вселенских размеров Москва не вмещала всех желающих проститься с человеком, который при жизни, образно выражаясь, стал памятником.

Площади, проспекты, тупики, улочки, улицы и переулки бурлили жаждущими убедиться воочию, что любимый вождь умер.

Все горько плакали.

Тех, кто не плакал, немедленно ставили к стенке и расстреливали.

Небо над городом из-за несметного количества галок и ворон, налетевших незнамо откуда, окрасилось черным, от их вещего карканья лопались барабанные перепонки.

По всему пути от тюрьмы и до Красной площади, куда мы неслись, подобно гигантскому стаду обезумевшего скота, земля у нас под ногами колыхалась, как живая ( живой она и была !), и вослед нам летели нечеловеческие стоны и проклятья.

Ни я, ни мои сотоварищи по несчастью не видели тех, кого мы нещадно давили.

Мы совсем не желали им смерти, поскольку не испытывали к ним зла.

И посейчас, вспоминая наш смертоносный бег по Москве, я глохну и слепну от непреодолимого чувства скорби и слез по невинно убиенным в то скорбное мартовское утро 1953 года.

Иногда, перебирая в уме наиболее абсурдные исторические события, я невольно сравниваю похороны Сталина с невероятным концом Помпеи или с варварскими бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, где так же нелепо погибли миллионы людей.

Тут я, пожалуй, согласен с Сенекой, сказавшим однажды, что сила и величие подлинной трагедии – в её неотвратимости и необъяснимости…

Куранты на Спасской башне Кремля отбивали полдень, когда мы достигли Васильевского спуска, где нас поджидал маршал Смерть на красном коне.