Василий Богданов - Мистер Пропер, веселей!

Когда всех пригласили на посадку, он удивился бессмысленности своих действий. Он пил кофе с алкоголем, хотя совсем не хотел ни кофе, ни алкоголя, и купил книгу писателя, которую не хотел читать.

Его долго везли плавными петлями по аэродрому; выпал сильный туман, и самолёты в рассеянном освещении казались машинами, которые создали вовсе не люди, а какая-нибудь древняя цивилизация атлантов.

Аэробус А-320 взлетел мягко, без тряски и качки, пробил корку облаков и повис, казалось, в самом центре розово-голубого шара. Только голубизна была не холодной, а согревающей, подсвеченной изнутри мягким фиолетовым светом. Облака сверху напоминали застывшую пенку на капучино. Винниченко развернул роман, и повествование тотчас захватило его.

Через сорок минут принесли еду, упакованную в пластиковую коробку, отчего и сама еда казалась пластиковой и невкусной. Тем не менее он всё равно подкрепился, а после вернулся к роману и не мог скрыть разочарования! Как будто до завтрака он читал одну книгу, а теперь развернул совершенно другую. Вначале эльфы и тролли были такими реальными, диалоги остроумными, а сюжет незаезженным. А теперь автор вдруг споткнулся, заковылял, стал сыпать штампами, деревянными неуклюжими предложениями, нудными назиданиями.

С досадой Винниченко захлопнул книгу и с отвращением покосился на остатки еды и пластиковые ванночки, сваленные на откидном столике. «Читать следует исключительно на голодный желудок!» – решил он про себя.

Поглядев в иллюминатор, он с волнением подумал о своей однокласснице, которая жила теперь в Москве. Они не виделись больше двадцати лет, но, судя по фото, Таня неплохо сохранилась. Мысли сладко запутывались в голове, и хотелось спать. Последнее, что вспыхнуло в мозгу Тараса Григорьевича: «Надо ей позвонить, когда прилечу. Непременно надо ей позвонить!»

Но он не позвонил, по прилёте уселся на заднее сидение «мерседеса», подачу которого организовали щедрые партнёры, и сказал водителю название гостиницы. Тот кивнул и, включив радио, тронулся.

– У нас сегодня первый снег выпал, – сообщил он, – а у вас?

– Рановато что-то в этом году, – отвечал Винниченко, – у нас пока нет.

– Растает, – философски заметил водитель.

Москва немедленно оглушила, ошеломила Тараса Григорьевича, залепила уши сладкой ватой попсы, полилась патокой легкомысленного удовольствия за воротник, расслабила, разнежила члены, обрадовала душу неожиданной истиной, что можно, оказывается, не трудиться и жить! Жить, ухватившись за особую московскую благодать, которая сама собою витает в московском воздухе, напевом призывным раздаётся в груди каждого москвича и провинциала, взлетевшего на автомобиле на мост и увидевшего справа глазированные кремлёвские башенки, а слева золотом сияющие купола Храма Христа Спасителя.

«Москва! Москва! – возносит хор певчих голоса свои в небо. – Многоглавая, многосисечная, как свинья, мать наша, Артемида Эфесская, выпростай из одёжек своих сосцы щедрые, накорми беспризорников!» «Эй, вон! – отвечает Москва. – Лови! Тебе! Тебе и тебе! И тебе ещё тоже! Этому дала, этому дала – всем дала! Ловите! Держите! Кому больше, кому меньше, но достанется всем! Не боись! Непременно достанется! Знай, лови только, губы подставляй да соси, сколько влезет!» Добра мать-Москва, щедра мать-Москва, не жалеет ни молока, ни мёду, ни киселя, ни сахару.

Слушая осанну Москве, Винниченко улыбался и засыпал, а засыпая, храпел, как нездоровый обрюзгший от сладострастия и пьянства мужик, но не слышал ни собственного храпа, не чувствовал несвежего своего дыхания, а, напротив, казался себе розовым чистым младенчиком, прикорнувшим у мамки под сиськой, надёжной, толстой и тёплой, как пуховое одеяло.

Проснулся он от звука пришедшего смс-сообщения. Прочитал: «Ты уже в Москве? Привет».

Сначала Винниченко решил, что сообщение от Тани, но потом увидел другое имя. Ну точно! Как же мог он забыть! За день до отлёта писал в «Аську» своей первой любви, соседке по лестничной площадке, которая давным-давно, когда оба они были ещё подростками, вместе с родителями переехала в Москву. «Очень даже ничего! – обрадовался Тарас Григорьевич. – Может, с ней что выгорит?»

Отправил ей: «Привет. Только что приземлился. Еду в гостиницу. Встретимся, пообедаем?» «Не знаю, – пришёл ответ, – у нас ремонт, мне надо дождаться рабочих. Созвонимся позднее».

– Ну и как хочешь, – равнодушно подумал он про себя.

А вечером, сидя в закрытом мужском клубе, утонув в облаках сигарного дыма, Винниченко забыл и про одноклассницу Таню, и про первую любовь, равно как и про свои намерения завести с кем-нибудь из них бурный командировочный роман на три дня, потому что роман, даже в примитивном своём виде, даже и на три дня, требовал труда, минимального эмоционального участия, ухаживания и общения, а в итоге сулил полнейшую неизвестность. В мужском же клубе по приемлемым ценам предлагали куда более профессиональные ласки, чем могли дать постаревшие, уставшие от работы и семейной жизни ровесницы.