Василий Богданов - Мистер Пропер, веселей!

Внезапно Кристина, мурлыкавшая до того что-то себе под нос, запела громко, фальшиво и от души. Она шла с ним под руку и вопила, как плохо воспитанный ребёнок, желающий привлечь внимание взрослого:

Oh, baby, baby, how was I supposed to know,

That something wasn’t right!

Oh, baby, baby, I shouldn’t have let you go,

But now you’re out of sight!

Люди испуганно шарахались от неё в сторону, что очень потешало Кристину, и она хохотала, запрокидывая назад голову. После всё начиналось сызнова: пение, ужас на лицах пожилых зрителей, обмахивавшихся программками, дикий полуистерический хохот.

– Тебе никогда не хотелось петь на публике? – наконец спросила она Гаврилова, прекратив вокальные упражнения.

– Нет, – сказал он, отмечая трогательную неуклюжесть её походки.

– А мне иногда так хочется! – поделилась она.

– Ты меня компрометируешь, – заметил ей он.

– О, чорт! – Кристина прикрыла ладошкой рот. – Совсем позабыла, что ты у нас мужчина сурьёзный! Хотя, знаешь, – она искоса посмотрела на Гаврилова, – это снаружи, а внутри ты самая настоящая малышня.

– Кто? – забавляясь, спросил Н. И.

– Малышня. Пожалуй, так и буду тебя теперь называть.

– Меня? Малышня?

– Да, Малышня.

– А тебя как тогда называть? – поинтересовался Гаврилов.

– Не знаю, – она повела голым плечом, – придумай что-нибудь.

– Машина-Убийца?

– Машина-Убийца и Малышня – ах-х-хуительная компания!

Н. И. второй раз за вечер опешил, не зная, верить своим ушам или нет. Он хотел переспросить «Какая компания?», но в следующую секунду обомлел: прогуливавшиеся впереди люди внезапно расступились, будто бы по команде, и в конце образовавшегося на мгновение живого коридора Гаврилов увидел спину Анны Геннадьевны. Сомнений быть не могло: только у жены была такая маленькая дисциплинированная фигурка.

Николай Иванович побледнел, похолодел и заметно занервничал.

– Что такое? – испуганно спросила его Кристина.

Однако к этому времени фигура жены будто растаяла, и Гаврилов отвечал одеревенелым языком:

– Ничего.

– У-у-у-у-у! – понимающе закивала Кристина. – Это был призрак!

– Что? – не понял Н. И.

– Призрак оперы, – повторила она и расхохоталась громче, чем прежде, повисая у него на руке и будто бы подгибая ноги.

Справившись с волнением, Николай Иванович улыбнулся спутнице и решительно направился к буфету. По дороге Гаврилов вспомнил свой недавний разговор с Винниченко, когда тот впервые рассказал ему о Кристине, а он в ответ поделился историей про увиденного утром призрака из рекламы моющего средства. «Здесь должна быть какая-то связь!» – сказал тогда друг. «Какая же связь? – думал теперь Н. И. – Как связать воедино этот разрозненный бред?»

– Кстати! – сказала Кристина, когда они становились в конец длиннющей очереди. – Ты, кажется, обещал рассказать мне историю о том, откуда тебе известно про машину-убийцу и всю остальную муть!

Н. И. не стал скрывать и поведал ей о своей дружбе с Винниченко.

– Точняк! – восхитилась Кристина. – Прикольный чел, этот твой дружбанчик – только большая понтушка! Он мне одного знакомого напомнил.

– Какого? – спросил Гаврилов.

– Да был тут один товарищ, который всю свою сознательную жизню мечтал уехать в Париж, – начала рассказывать она. – Потом у него появились деньжища, нет, даже не так – он разбогател просто офигеть как. Смог купить себе квартиру с видом на Елисейские поля и всё такое. И вот выходит он как-то на балкон, смотрит на эти поля, потягивается и говорит…

Кристина склонила голову набок, выдерживая паузу, а Николай Иванович застыл, приготовившись услышать развязку.

– …И говорит: «Бляа-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!» – шёпотом выдохнула она и, закончив таким образом свою историю, прыснула от беззвучного смеха.

Люди в очереди покосились на неё, но ничего не сказали, а Гаврилов в третий раз удивился странному чувству юмора своей спутницы.

Когда подошла их очередь, Кристина заказала себе кофе с «Бейлисом», шоколадку и пирожное безе, несмотря на то, что третий звонок уже прозвенел. Гаврилов же спросил себе просто чаю. Потом они стояли в опустевшем буфете, и Николай Иванович наблюдал за тем, как семнадцатилетний enfant terrible с жадностью поглощает шоколад и пирожное, а вокруг губ у него налипают крошки безе, пенка от кофе и разводы от растаявшего шоколада. Скоро и белые перчатки, и лиф платья были перемазаны сладостями, и Кристина, оглядев себя, спросила Н. И. с глубоким фатализмом в голосе:

– Скажи, я правда свинюга?

Не скрывая напряжённо-добродушной улыбки, Гаврилов наблюдал за своей спутницей: она и смущала, и умиляла, и забавляла его одновременно.