Говард Джейкобсон - Меня зовут Шейлок

– В таком случае я скажу, будто забрал кольцо на полировку. У меня свой полировщик.

– Разве оно нуждалось в полировке?

– Это не имеет значения.

– А Плюри заметит разницу?

– Не будет никакой разницы, потому что нет никакого кольца.

Барнаби озадаченно поглядел на д’Антона.

– Ты же его потерял, помнишь?

– А, ну да. А дальше?

– Я скажу, что сам потерял его. По пути к полировщику.

– Чертовски хорошая идея! Но лучше скажи, что потерял на обратном пути.

– Какая разница?

– Пускай Плюри знает, что кольцо все-таки отполировали.

– Как пожелаешь.

Барнаби взял руки д’Антона в свои.

– Я твой вечный должник.

Глаза д’Антона затуманились.

– Не говори так, пожалуйста, – произнес он.

– Хорошо, но могу я хотя бы пообещать, что больше никогда не попрошу тебя ни об одной услуге?

– Мне бы не хотелось, чтобы ты давал такое обещание.

– Понимаю, – ответил Барнаби, хотя не понял ничего.

Его настроение настолько улучшилось, что в нем едва можно было узнать того взъерошенного человека, который вошел в ресторан пятнадцать минут назад.

Барнаби уселся поудобнее и улыбнулся своему благодетелю.

– А как там дела с картиной? – спросил он.

– Имей терпение.

– Неужели ты до сих пор не уговорил старого жмота ее продать? В чем загвоздка? Он требует больше денег?

– Для начала давай разберемся с кольцом.

Барнаби уселся еще удобнее. Да, жизнь – штука трудная, но нет таких трудностей, которые не решили бы за него другие.

Еще один, подумал д’Антон при виде Грейтана Хаусома. Футболист настолько же олицетворял собой человека, который попал в переделку, насколько Барнаби олицетворял того, кто только что из переделки выбрался.

Отмотаем немного назад.

В такую ночь, подумала Беатрис, я не должна бы сидеть одна, глядя на луну.

По крайней мере, в одном Струлович оказался прав: его дочь убежала недалеко. Покинув дом вместе со своим ухажером и чемоданами, она прямиком направилась в «Старую колокольню», чтобы искать защиты у Плюри. Эта светлая мысль пришла в голову Грейтану. Они познакомились у Плюри, обменивались взглядами у Плюри, занимались филосемитской любовью у Плюри, а теперь у Плюри найдут убежище. Сама Плюри отлучилась из дома на несколько дней, чтобы подкорректировать результат одной пластической операции с помощью другой пластической операции. Однако она позвонила Беатрис и выразила свой восторг и готовность помочь, позвонила Грейтану и пожурила его за безрассудство, зато похвалила за выбор, наконец позвонила своему домоправителю и велела приготовить для парочки самую очаровательную комнату. Не ту, которую отвела для их нужд раньше, тоже вполне очаровательную, а более респектабельную и романтичную. «Супружескую» – вот что она имела в виду.

Когда Грейтан с Беатрис приехали в «Старую колокольню», подушки в их новом будуаре были уже взбиты, в вазе красовался целый свадебный букет, на одном прикроватном столике стояла бутылка шампанского «Перье-Жуэ Бель Эпок», а на другом – коробка миндальных пирожных из кондитерской «Ладюре». Если бы Грейтан с Беатрис поискали получше, то обнаружили бы также д’Антона, который по-новому развешивал картины в гостиной – Плюри нравилось возвращаться домой после его преобразований, – и настолько увлекся, что даже не заметил приезда влюбленных. Грейтан был этому рад, поскольку хотел слегка его подготовить. Он считал д’Антона кем-то вроде опекуна и ждал от него сочувствия, но необязательно одобрения. Именно д’Антон ввел Беатрис в их маленький кружок, и ему вряд ли понравится, что Грейтан ее присвоил. Молодой футболист мог заранее представить, что скажет д’Антон: «Я не затем привел сюда эту девушку, чтобы ты с ней сбежал. Не все в мире существует для твоего удовольствия, Грейтан». Выговор, продиктованный любовью, но все-таки выговор. «Больше, пожалуйста, так не делай, – попросил д’Антон после случая с нацистским приветствием, потом указал на голову Грейтана и добавил: – В будущем не забывай пускать ее в ход».

Менеджер часто повторял ему то же самое.

Возможно, д’Антон уже обо всем догадался – разумеется, он постоянно погружен в мрачное самосозерцание, однако домочадцы Плюрабель так явно шептались в коридорах и так часто исчезали неизвестно куда, что даже он мог что-нибудь заметить. Возможно, Плюри, охваченная эротическим сопереживанием Грейтану с Беатрис, сама ему рассказала. Если же д’Антон до сих пор ничего не знает, то лучше всего пока оставить его в неведении – не сообщать, что именно сделал Грейтан, а главное, не называть имени той, с которой он это сделал. Гораздо благоразумнее использовать общие фразы: он, она, отец, обрезание и тому подобное. Д’Антон – человек с большим житейским опытом: он наверняка в курсе, все ли еврейские отцы требуют от своих нееврейских зятьев пройти обрезание, имеют ли они такое юридическое и моральное право, существуют ли особые представители закона, способные зятя принудить, и очень ли будет больно.