Говард Джейкобсон - Меня зовут Шейлок

До всеобщего крещения евреев.

Какая экстремальность слова и мысли… Какая бездна недоверия и враждебности… Если Шейлок действительно останется погостить, ему нужно сдерживать себя в обществе Беатрис, думает Струлович – человек, вечно пребывающий в страхе перед дочерью и за дочь.

Шейлок прошелся немного по саду и встал на берегу пруда, чтобы посмотреть на рыб.

– Вы их едите? – спросил он.

– Нет, они чисто декоративные, – ответил Струлович.

Ему пришло в голову, что Шейлоку, быть может, подобное понятие незнакомо. Если оставить его в доме, не стащит ли он одну такую рыбку на обед? Выловит из пруда своими волосатыми пальцами и запихает, еще живую, себе в глотку… Я ведь даже толком не знаю, что он за человек, подумал Струлович. В ушах раздался голос матери: «Ты что, просто взял и пригласил его домой?» Жена, когда она еще была его женой, сказала бы то же самое. Да и Беатрис: «Кто он такой, папа?»

Интересно, мужчины вообще менее осторожны, чем женщины, когда приглашают людей к себе в дом? Или это его личная особенность?

– Хотите кофе? – спросил он наконец.

Шейлок улыбнулся.

– Учитывая, как вы, англичане, варите кофе, я предпочел бы чай.

– У меня хороший кофе. Я заказываю зерна из-за границы.

Шейлок соединил ладони вместе и развел их в стороны. Уже не в первый раз он напомнил Струловичу человека, который покорно дает себя арестовать.

– Мне пройти в дом?

– Могу накрыть на стол в саду.

– Слишком холодно, – ответил Шейлок и, плотнее запахнув пальто, направился к крыльцу.

Театральный жест. Конец очередной сцены. И снова Струловичу подумалось, что он совсем не знает этого человека.

– Не представляю, как вы обычно завтракаете, – сказал Струлович, когда они вошли в дом.

– Как все – за столом, при помощи ножа и вилки.

– Выражусь иначе: не представляю, что вы обычно едите на завтрак.

– С меня хватит кусочка поджаренного хлеба.

– Надо было спросить у вас вчера, что приготовить, и…

– И очень ли я разборчив в еде? Одержимость посюсторонним. Да, очень. А вы, я так понимаю, нет?

– Не то, что входит в уста, оскверняет человека, – напыщенно произнес Струлович, – но то, что выходит из уст, оскверняет человека [43] Евангелие от Матфея 15:11. .

– По-вашему, Иисус – главный авторитет в вопросах кашрута?

– Он позволяет мне не соблюдать утомительных предписаний и оправдывать это возвышенными чувствами.

– Вы видите в его словах возвышенные чувства, а я – просто софистику. Разве не может осквернять человека и то, что выходит из уст, и то, что в них входит?

– Зачем вообще говорить о скверне?

– Я и не говорю.

– Но если никакой скверны нет…

– Зачем тогда проводить различия? А затем, что различение в любом случае полезно. Жизнь, если она чего-то стоит, не должна быть случайной и неразборчивой. Я не желаю запихивать себе в рот все, что попало, как не желаю познать все доступные удовольствия. Когда я полюбил Лию, то понял, что не хочу любить других. Я отличал ее от прочих женщин, а она меня – от прочих мужчин. Кошерное питание – это следование морали, все равно что верность в супружестве. Разборчивость сама по себе служит добродетели.

– Вы уверены, что не путаете мораль с неврозом?

– В соблюдении меньше невроза, чем в нарушении. Вы, светские евреи, гораздо более щепетильны в несоблюдении закона, чем правоверный иудей в следовании ему. Вам постоянно приходится помнить, чего не делать: какие праздники не отмечать, про какие мицвы забыть, от каких обязанностей уклониться.

– Ваши слова предполагают, что мое несоблюдение основано на принципе. Я не столь щепетилен. Скорее, я просто не обращаю внимания.

– В какой-то момент вы сделали выбор – решили не соблюдать. Вот он, ваш невроз. Этот первоначальный выбор, что бы вы там ни говорили, наверняка был основан на принципе. Если не считать питания, у вас чисто еврейский склад ума. Только посмотрите, как фанатично вы проводите границы – между идеями, между людьми. Отгораживаете себя от других, отгораживаете дочь…

– Пытаюсь отгораживать дочь.

– Пытаетесь с необычайным упорством. У вас кошерный ум. Чем же вам не угодил кошерный желудок?

– Просто не хочу обижать других или причинять им неудобства.

– Разве моя диета вас обижает или причиняет неудобства?

– Мне? – рассмеялся Струлович. – Нет. Пока нет.

– Под вашей крышей я готов обходиться жареным хлебом.

– Подозреваю, что тем христианам, с которыми отказывались обедать, вы этого не говорили.