Оксана Бутузова - Рассказы

– Как же я раньше не дотумкал!? – хлопнул он себя по лбу и в тот же день установил надежную сигнализацию, на входную дверь и балконную.

Очень беспокоился Николай за свою доморощенную женщину. И с ностальгией вспоминал времена, когда жилось намного проще. Все его бывшие женщины превосходно умели ходить и более чем уверенно продвигались по жизни, не заставляя его задумываться о своей дальнейшей судьбе. Об этой же водяной, живущей у него под боком, он до сих пор почти ничего не знал.

Что будет, убери он еду, двадцать три градуса, матрас, башенки или вообще спусти всю воду, оставив гнить ее в собственных какашках? Что она тогда скажет? Или нет, неважно, что скажет, главное – что сделает. Безропотно склеит ласты или встанет во весь рост и даст ему по морде?

Он вглядывался в нее все внимательнее. Она тоже не оставалась безучастной и слегка виляла хвостом. Совсем как собака. И глаза ее были по-собачьи влажные и преданные. Ну, влажные, Николай понимал почему – постоянно в воде, а вот насчет преданности он бы мог поспорить. Подобное свойство ее глаз мгновенно исчезало, когда еда попадала в блюдце, и изящные пальчики тут же отлипали от стекла и тянулись к плошке. Так предана или нет?

Он узнал ответ на этот вопрос в один миг, сразу и навсегда. Явившись однажды домой после абсолютно будничного, ничем не примечательного трудового дня, Николай обнаружил, что русалка исчезла. Аквариум был пуст, и нигде в квартире никаких признаков женщины не наблюдалось. Она просочилась через закрытую дверь, сквозь сигнализацию, в ее же защиту установленную. Уползла. Улетучилась. Увильнула. Улетела. Ушла.

– У-уууу! – Николай подлетел к аквариуму, ища следы коварства. Ни колготок, ни сапог рядом не было. Лишь на поролоновом крае остались вмятины от ее пальчиков. Он машинально сунул руку в воду. Плюс двадцать один.

– Паскуда!

Николай сорвал поролон, а пока срывал, поранился об острый край стекла. Но что была эта рана по сравнению с той, которую нанесла рыбонька?! Эта вертихвостка! Вполне вероятно, у нее отросли ноги. Какими они были – тонкими или толстыми, он уже никогда не узнает. Он так долго сам готовил это событие, так самозабвенно ждал, когда отпадет этот несчастный хвост. Но оказалось, он был ей нужен только для того, чтобы в один прекрасный момент взять и вильнуть им от всей души на прощанье.

В квартире номер восемь царила суматоха, отдалено напоминающая новоселье или учения по гражданской обороне. Жильцы носились, как очумелые, завершая намеченные приготовления. На кухне звенела паковавшаяся в коробки посуда, со стен снимались картины и фотографии. Кто-то давился недоеденным завтраком, кто-то спешно чинил поломанный замок. Везде выкручивались лампочки и обкладывались подушками стекла, даже на окнах, выходящих во двор. Родители собирали по дворам детей и запирали их в безопасности. На центральном балконе копошилась пожилая чета, дрожащими руками перенося цветочные ящики с землей внутрь. Лежачий старик из угловой комнаты одним махом принимал все отпущенные врачом лекарства. Только молодая пара, начинающая совместную жизнь в тесной комнатушке напротив санузла, ничего не прятала – их скудная обстановка, состоящая из кровати, подержанной тумбочки и магнитофона, не нуждалась в переменах.

– Проверьте, электроприборы выключены? – неслось по коридору, и квартиросъемщики кидались осматривать розетки, боясь наткнуться на торчащие из них провода. Но розетки оказывались пустыми, и жильцы наконец успокаивались, готовые к встрече трамвая. До его прохождения оставалась одна минута.

Это было известно заранее. На протяжении многих лет, с тех пор, как на здешней улице проложили рельсы и пустили трамвай, установился такой порядок. Он господствовал и в квартирах девять, десять, одиннадцать, и на всех этажах дома, и во всех домах на улице, по которой шли тяжелые вагоны.

Трамвай выныривал из-за угла, проезжал мимо булочной, «Диеты», магазина тканей и добирался до дома с восьмой квартирой на третьем этаже. В тот момент квартира уже сотрясалась всеми стенами, полами, потолками и батареями. Хотя дома считались сейсмически устойчивыми, трамвайную тряску они воспринимали как весьма ощутимое землетрясение – четырех-пяти баллов оно вполне заслуживало.

Мебель дрожала, намереваясь вот-вот развалиться по швам, нерадиво оставленная на столах посуда соскакивала и разбивалась. И трамвай разносил этот звон по округе, усиливая и устрашая, словно гигантская ложка бряцала о дно гигантского пустого стакана.