Жозеф Кессель - Африка - Сборник

— Меня зовут Айо, — представился он. — Отец сказал, что вы приехали сюда ненадолго. Вы художник? Я в школе тоже рисовал. Сейчас я в четвертом классе. А вы кончали среднюю школу?

Омово сразу же проникся к Айо симпатией.

Наступила ночь, и Омово остался один. Вокруг стояла тишина с присущими ей звуками. Серых стен он не видел и не чувствовал их гнетущего присутствия. Звуки же были из разряда почти им забытых, и он ловил их с жадным вниманием — они пробуждали в его душе сладкие воспоминания о неисчислимых других забытых чувствах. Ветер. Море. Ветер свистит, и стонет, и поет; волны с плеском набегают на берег, разбиваются в мелкие брызги и с шелестом отступают: ветер и море охвачены любовной страстью. Голоса людей, ровные, спокойные. Дети играют в прятки; взрослые беседуют между собой, посмеиваются; женщины покрикивают на ребятишек и хохочут; девушки в укромных уголках шепчутся с возлюбленными, и время от времени из темноты доносится их смущенное хихиканье; голоса домашних животных; все эти звуки сливаются воедино и переносят его в неведомое далекое прошлое, в пору человеческого младенчества, волшебства и одиночества, утраченных навсегда.

За ним зашел Айо, и они пошли к морю. Душу Омово переполняла радость. И тут и там возникали маленькие светящиеся точки, они становились больше, медленно, плавно поворачивались. Свет разливался окрест. Свежий воздух, без дыма, без отвратительных испарений, даже почти без запаха. И удивительно прозрачный. Море искрилось алмазами в лучах заходящего солнца. Вода казалась коричневой от плавающих в ней густых водорослей. То и дело над тихой гладью моря мелькали серебристые спинки рыб. Вдали возникли огни древнего города, образующие огромный светящийся ореол. Прозрачное небо окрашено в серый цвет. Каждый предмет в отдельности виден четко, но в своей совокупности они составляют нерасторжимое целое и нечто сказочное. Айо, догадавшись, что Омово хочется побыть одному, незаметно отошел в сторонку, оставив его со своими мыслями.

Наступали дни, клонились к закату, миновали и уходили в вечность. Омово бродил по залитому солнцем берегу, по тихим тенистым тропинкам среди кустарника или просто мерил шагами серую пустую комнату. В душе у него что-то выкристаллизовывалось, и это «что-то» вызывало смутное томление. Омово с горечью думал о том, что его воображение способно рождать лишь банальные образы добра и зла. Он силился что-то вспомнить, но не мог. Он давно уже ощущал эту подспудную работу разума, рождение идей, обретающих форму на фоне пережитых им страданий. У него было такое чувство, словно кто-то долго щекотал у него в носу, и он вот-вот разразится чиханием. Это было подобно осуществлению заветной мечты, которая казалась уже несбыточной. Дни медленно проходили за днями, и он постепенно начинал осознавать пользу от пребывания здесь.

С заново пробудившейся тревогой, рожденной нынешней спокойной атмосферой, в его сознании возникли воспоминания о безысходном отчаянии. В ту ночь опять отключили свет. Он сидел в темной комнате, совершенно потерянный. Ему вспомнился случай военной поры, когда солдаты, охотясь за ибо, забрели в пивную неподалеку от их дома. Находившийся в пивной парнишка бросился бежать, и они послали ему вдогонку пулю. Парнишка вскрикнул: «Господи боже мой!» — закусив пальцы зубами и широко раскрыв глаза от ужаса, рухнул на землю и тут же скончался. Один из солдат с какой-то необъяснимой одержимостью пытался вытащить зажатые в зубах пальцы парнишки. При этом каждый раз приподнималась верхняя часть тела парнишки, а потом с глухим стуком оно снова падало на землю. Остальным солдатам надоели тщетные усилия их собрата, они швырнули труп в сточную яму и молча удалились. Вскоре из пивной выбежала проститутка и, заливаясь слезами, молча высыпала из кошелька монеты на труп несчастного парнишки. Позже обо всем случившемся прослышали окрестные ребятишки и развлекались тем, что рылись в сточной яме, вылавливая монеты. Омово наблюдал все это из окна гостиной и без каких-либо объяснений все понял с предельной ясностью. Он ощутил тогда себя глубоко несчастным, ничтожным, беспомощным и никчемным.

Сейчас он сидел, совершенно потерянный, в темноте, и воспоминание об этом далеком дне повергло его в еще большую тоску, позволило более глубоко и всесторонне осмыслить происшедшее. Сейчас его ум был спокоен. Когда наконец снова включили свет, представший перед ним мир казался ему более надежным. Однако Омово воспринимал это всего лишь как избавление от жестокости.