Ефим Лехт - Израиль в Москве - повесть

Живал и жевал он во многих местах. На Казакова, прямо напротив ордена Ленина имени Сталина Краснознаменного Государственного центрального института физической культуры. Теперь это, вероятно, Университет спорта.

И в Лефортове, супротив знаменитой тюрьмы, и на Шестнадцатой парковой, где пахло свинарником, когда менялось направление ветра, и на Владимирке — шоссе Энтузиастов, у самого «Нефтегаза».

И даже в Теплом Стане, у Райки. Она была тогда временно доступна, и он, когда они лежали довольные, мурлыкал в ухо: «Мне стан твой понравился теплый».

Синичкины пруды, Краснокурсантский проезд, Второй Пресненский переулок…

Кажется, Изя задремал. Короткий, со вкусом поставленный сон. Проснулся он в конце Ваниного монолога:

— Сто с лишним долларов! А я им говорю: бросьте этих ваших штучек. Доллары лишними не бывают! А он меня спрашивает: «Ты евреев на работу берешь?» — «Беру». — «А где, — говорит, — ты их берешь? Все ж уехали!» Бу-га-га.

Эту хохму Изя слышал еще в семидесятых. И отменил начавшую было расплываться улыбку.

Освещенный рекламами дождь со снегом. Густая тягучая пробка. В стременах педалей, в раковинах сидят моллюски, глядят сквозь дворники, слушают шансон. Коллективное бессознательное.

Зато в пробках можно в охотку созерцать, мониторить. Израиль — опытный зевака. Марта, поверх носового платка:

— Давайте заедем на Фрунзенскую набережную.

— О’кей.

Хамовники, Сад Мандельштама. Нет, не того, какого-то купца. Поэту не положено. Иван произносит: «Мандельштамп».

Спустились к реке. Марта осталась в теплой машине, наедине с насморком, сказав: «Де дадо, де богу».

Надменный мост, ветреная набережная, неоновые сумерки. Парапет подернут снежной сыпью, четкая скупость колорита. Пресыщенная нечистотами серая вода. Скользко, двигаться надо внимательно, как на ходулях. Полный озноб.

Изя опустил кепкины наушники. Однажды ему приснилось: прибой Средиземного моря лижет скользкий гранит Фрунзенской набережной. Волна ударяет в стену, прислушивается и ударяет опять.

Подмерзшая грязь с окурками. Пусть уж скорее уляжется снег и скроет гриппозную слякоть.

Вдруг страстно захотелось к морю, «где лазурная пена, где встречается редко городской экипаж». Где ты, Ашдод, белое княжество у моря, солнечное сплетение пальм, песка и восторга.

Загорелый бутуз, боясь расплескать, несет огромный студень медузы под восхищенно-брезгливыми взглядами. С треском надо всеми пролетел хулиган в шлеме, с пропеллером на спине. Держит воздушный курс на Тель-Авив. Пробки его не волнуют. Удивляясь своей бесстыжей красоте, над морем солирует закат. После купания дышится радостно, на веках дрожат изумрудные капли. Пунктир царапины на запястье, лоск смуглого плеча. Высоко в равнодушном небе подрагивает затейливый змей. Андрей, строго глядя на далекий теплоход, без суеты меняет мокрые плавки на сухие. На мелко смолотом, цвета муки, песочке шипит пеной прибой.

— Бора, выйди з мора!

Наверное, одесситы.

Пузатых почти нет. То ли они не ходят на пляж, то ли знаменитая средиземноморская диета. В зеленых волнах морщится апельсин заходящего солнца. Покачиваются яхты в марине. Все снимают закат телефонами, ах, сейчас появятся все цвета спектра. Ведь каждый охотник желает знать, а на чернеющем небе уже блестит грустная, искусно срезанная серебряная скобка с большого пальца ноги сами знаете кого… Мистерия.

Напугав Ивана, Изя душераздирающе чихнул. Чих, похожий на роды. При этом из его рта выскочило какое-то существо и на коротких лапках ловко убежало в кусты. Простуда?

Немедленно повернулся мужичок с удочкой, притворявшийся рыбаком. Что тут ловить? Пиранью?

— Будьте здоровы, Израиль Абрамович! — крикнул Ваня. Он с кем-то доругивался по телефону: — Я не откладываю долгов в ящик… палка о двух концах и то ошибается… чего ты предупреждаешь? Ты что, Минздрав — предупреждать?

Закончив, высморкался по-хоккейному, зажав одну ноздрю.

— Ну что, поехали?

— Да-да, конечно. Нам бы еще на Комсомольский, Иван.

Вот и дом, где они жили. Рядом с магазином «Океан», в котором Изя покупал рыбу для сиамки Алисы. Загадочная рыбка простипома. Вместо «Океана» — стеклянный офис с планктоном, напряженно глядящим в экраны компьютеров.

Изин дом не изменился. Эту пятиэтажку строили пленные немцы. В квартире был высокий потолок, прекрасный пол, в смысле крепкий паркет. С недалекого стадиона в Лужниках иногда доносился сдержанный рев. А однажды прямо из окна Изя увидел улетающего олимпийского Мишку. Винегрет воспоминаний.