Макс Фрай - Новая чайная книга

Сангина отлично ложилась на сухую штукатурку, к темноте основной контур был намечен. Игорь отошел, насколько позволяла сохранность пола, оглядел работу – и поехал в строительный за краской. Тут акрил нужен был ведрами.

Ночью разразилась гроза, небо стонало и вздрагивало, но дождь обошел город стороной, и с утра Игорь помчался к своей стене. За день сделал подмалевок, наметил крылья и подкрасил фон. А вечером принес и оставил в зарослях под лестницей небольшую стремянку.

Он работал еще четыре дня, несмотря на духоту днем и срывающийся к вечеру дождь. Рада пыталась вытащить его хотя бы погулять, но он ссылался на внезапный срочный заказ и выбирался к морю только к вечеру, когда купаться уже холодновато, и они пили вдвоем вино на пляже, глядя, как луна заливает серебром всю бухту от края до края, так что море становится светлее неба. Про свою фреску он ничего Раде не говорил. Он вообще никому о ней ничего не говорил.

Весь пятый день он провозился с чешуей и деталями на морде и крыльях. Дело стремительно шло к концу, от светового дня оставалось еще часа четыре, когда над головой внезапно начало темнеть. Огромная туча навалилась на город, в ее сизом брюхе утонули невысокие башни, Игорь спешно доделывал фреску, но так и не успел. Дождь сорвался разом, мгновенно превратившись в отвесный поток в воздухе и в реку – на мостовых. Но он все равно еще минут пять стоял и смотрел, как темнеет от воды штукатурка, как нарисованный дракон сливается с темным фоном, так что становится непонятно, где рисунок, а где дождь. А потом собрал кисти и краски и вброд пошел к дому.

Ливень превратился в настоящую бурю. На крышах дребезжала черепица, стекла гудели под напором ветра и дождя, деревья пластались по ветру, как белье на веревках. А в небе крутило, громыхало и сверкало, и с каждым раскатом город будто приседал и вздрагивал, и хуже собак выла сигнализация в машинах. Игорь лежал под двумя одеялами и никак не мог согреться.

– Ты почему не отвечаешь на звонки, ирод! – Радка ворвалась к нему в мансарду, размахивая мобильным и осеклась, увидев на кровати плотный кокон из одеял. – Эй? Ты там жив вообще? Два часа дня!

– Не очень, – отозвался Игорь, опасливо шевелясь. Все тело болело, как после тренажерного зала или жесточайшего гриппа. – Кажется, я простыл вчера. Вымок, вот и…

– Чудовище, – нежно сказала Радка и взялась ставить чайник и мыть брошенную в раковине посуду. Игорь кое-как выбрался из кровати и попробовал пройти от спальни к кухне. На полпути пришлось сесть. Зрение немного плыло, поэтому источник странного блеска на рабочем столе он определил далеко не сразу. И даже когда подошел, взял одну из монет и покрутил в пальцах, удивляясь тому, какая она тяжелая, все еще не мог понять, что это такое. И только когда Рада из кухни крикнула: «А как твой заказ?» – он наконец сообразил, что к чему, быстро накрыл монеты листом крафта и ответил:

– Закончил. Вчера еще. Заказчик забрал уже.

Чай в книжной лавке

Взять два пакетика любого травяного чая, но лучше с цитрусовой отдушкой. Добавить мелиссы. Заваривать в большом стеклянном чайнике литра на два. Для полного эффекта пить исключительно в книжной лавке – или по крайней мере в домашней библиотеке, в очень дождливый день.

Два раза в год, в день рождения и в день смерти, Иван Саянге варил чифирь из сосновых почек. Остальное время года он заваривал сосновые почки в количестве стабильном и сильно меньшем, чем в эти важные для него дни. Свой чай он называл соснухой и ничего, кроме него, не пил. Даже обычной воды не пил. Рассказывал Сонику, что однажды, давно, он попробовал спирту, и спирт ему не понравился, попробовал воду – тоже не понравилась. Еще он говорил, что люди ошибаются, считая его внуком шамана. Внуком шамана, по словам Саянге, был его старший брат-близнец, которого тоже звали Иваном, отчего и возникла путаница.

Саянге не всегда жил в Южнорусском Овчарове. Он появлялся в деревне поздней зимой и покидал ее в середине мая, когда день становился таким длинным, что тень от вечерних птиц не достигала земли. В Овчарове у Саянге жили сын Иван и невестка, их взрослые дети и внуки детей, которые вырастали и куда-то девались, а их место занимали все новые и новые внуки, мальчиков традиционно звали Иванами и никто уже не различал, где чей. Старший Саянге их тоже не различал и не знал, сколько их, воспринимая потомков скорее в виде роя, нежели персонифицируя каждую пчелу. Пчелы Саянге держались компактно, занимая своими домами – действительно похожими на ульи – половину Косого переулка по лесную сторону, начинаясь через пустырь от заброшенного, проссаного лесными котами двора Петренок. Узкие трехэтажные жилища с односкатными крышами и балконом-летком, числом шесть, выстроились в шеренгу, огражденные от леса одинаковой зеленой рабицей, а со стороны дороги одинаковым дощатым забором, окрашенным синей краской. Саянге приходил на излете февраля, Саянге нес множество узелков и какие-то палочки, стянутые лианой актинидии, Саянге открывал калитку во двор крайнего улья, Саянге гладил собак, Саянге гладил подрастающих Саянге, Саянге улыбался, Саянге поднимался по крыльцу, Саянге два месяца жил как люди и иногда ходил в гости к Сонику, а в один майский день спускался по крыльцу крайнего улья, гладил собак и чьих-то внуков, открывал калитку со двора, выходил на дорогу и исчезал – и никто его не останавливал, потому что Саянге уходил всегда.