Кэтрин Данн - Любовь гика

Распухшая штуковина прижималась к стеклу изнутри. Штуковина, покрытая редкими короткими темными волосками. Норвал вновь усмехнулся и расстегнул кожаный ремень на фланелевых брюках. Брюки упали вниз до колен, явив миру свободные шелковые семейные трусы.

– Прошу прощения, мисс Олимпия, – насмешливо промолвил он, запустил большие пальцы под резинку трусов и резко дернул их вниз. Потом приподнял подол накрахмаленной белой рубашки. Его вялый пенис с обрезанной крайней плотью свисал с совершенно плоского паха, иссеченного шрамами.

– Швы почти полностью растворились, но я так и хожу враскоряку, – пояснил Сандерсон.

Арти хохотнул и кивнул:

– Только не думай, что это даст тебе преимущество перед другими новообращенными. Тебе все равно нужно принять базовый минимум по пальцам, и только потом можно будет рассчитывать на какую-то роль в этом большом спектакле.

Сандерсон резким движением поднял брюки и покачал головой в насмешливом огорчении.

– Я отрезал себе яйца ради этого человека, и вот благодарность.

– Каждому надо с чего-нибудь начать, – заявил Арти.

Я наколола на вилку кусочек ветчины и поднесла к его рту. Сандерсон стоял, прислонившись к плите, пил кофе и развлекал нас светской беседой. В частности, рассказывал, как искал хирурга, который согласится провести ампутацию.

– В конце концов я нашел восьмидесятилетнего доктора, ни много ни мало – Великого Мудреца местного отделения Ку-клукс-клана. Сказал ему, будто бы моя мама призналась на смертном одре, что у нее был роман с сезонным собирателем орехов, и мой настоящий отец – окторон и к тому же католик и коммунист. Пожилой джентльмен сразу же согласился провести операцию. Он похлопал меня по плечу и произнес: «Да, ты все правильно делаешь, сынок, а то гореть бы тебе в аду, если бы ты вздумал передавать дальше эту грязную кровь».

Когда Сандерсон ушел отгонять свой фургон в лагерь Допущенных, Арти расхохотался в голос. Он протянул плавник и придвинул зеленую банку поближе. Он уткнулся носом в стекло, перевернул банку другим боком к себе, потом откинулся на спинку стула и сморщил лоб.

– Козел? Или теленок? – спросил он, обращаясь к зеленой банке. – Может, жеребенок или крупный пес?

Я покачала головой:

– Вы оба чокнутые.

Арти посмотрел на меня.

– Это не его яйца.

Такого я не ожидала. Я наклонилась поближе к банке, чтобы рассмотреть ее содержимое внимательнее.

Арти похлопал плавником по крышке:

– Один из репортеров, который к нам приезжал после первой статьи в «Тудэй», хорошо знает Норвала Сандерсона. Он мне все рассказал. Сандерсону оторвало яйца, когда он подорвался на мине. В Северной Африке. Лет пятнадцать назад.

– Что ж ты его не поймал на вранье? – Моя голова словно заледенела изнутри.

– Он думает, я ничего не знаю. Наверное, намазал йодом старые шрамы, чтобы они выглядели свежими. Это даже трогательно. Дадим ему свободу действий… ну, относительную свободу, и посмотрим, что он замышляет. А ты держи рот на замке́.

– Он тебе нравится.

– Он забавный.

Выдавая себя за обращенного, Норвал нисколько не изменил свои прежние привычки. Также в нем не наблюдалось даже намека на трепетное благоговение. Он по-прежнему усмехался, проявлял любопытство, делал записи и расспрашивал все, что движется и умеет говорить. Однако именно Норвал придумал будку Трансцендентального опарыша. Арти рассмеялся и дал добро. Таким образом, у Сандерсона появился скромный доход, и его маленький бизнес позволял ему держаться поближе к Арти. Будка была совсем крошечной, но стояла на видном месте между шатрами Арти и мушиного ковбоя. Это простенькое предприятие оказалось неожиданно популярным. Сандерсон забирал у доктора Филлис ампутированные части тел, нарезал их на маленькие кусочки и раскладывал по банкам объемом в полпинты. Ферма опарышей не требовала практически никаких трудозатрат. Сандерсон развешивал на улице на крюках ампутированные беспалые кисти и стопы и оставлял их на несколько дней, а потом собирал личинки. Один опарыш с запасом гарантированно освященной пищи на весь срок жизни стоил пять долларов. Если личинки превращались в мух прежде, чем Сандерсон успевал продать их, мухи переходили к мушиному ковбою по доллару за дюжину.

Каковы бы ни были его намерения, Сандерсон остался с нами. Он сменил твид на саржу. Сдружился с Си-Би Фордом. За два года расстался всего с четырьмя пальцами – по два на каждой ноге, – и каждый свой палец добросовестно закатал в банку с опарышем и продал по обычной цене.