Кэтрин Данн - Любовь гика

Когда к цирку присоединились мотоциклисты с аттракционом «Башня смерти», он часами наблюдал за их тренировками, перегнувшись через край гигантского металлического цилиндра. Заткнув уши кусочками пенопласта, он смотрел как завороженный на бесстрашных наездников на ревущих машинах, сражавшихся с силой тяжести.

Он знал наизусть весь репертуар близняшек и мог спеть их самую сложную и популярную песню «Была она барменшей с ожесточенным сердцем», ни разу не сфальшивив.

Разумеется, он запомнил все нюансы представления Арти. Он приходил задолго до начала и наблюдал, как наполняется зал. Первыми являлись Допущенные на разных этапах освобождения. Безрукие и безногие ложились в опилки перед Священным аквариумом. Только безногие располагались в первом ряду трибун, выставив напоказ перебинтованные культи. За ними сидели новообращенные. Одетые в белое, они с гордостью демонстрировали друг другу свои повязки. Выше располагались обычные зрители, еще не вкусившие благодати: целые и невредимые новички, любопытствующие зеваки, насмешники и зубоскалы, единичные репортеры – все, кому не терпелось увидеть Артуро, Водяного человека, призывавшего отбросить привычную жизнь и обрести запредельную святость. Сандерсон чертил схемы иерархических структур и вечно что-то писал в своих карманных блокнотах.

Но из всех увеселений, чудес и диковин «Фабьюлона Биневски» Норвалу Сандерсону особенно нравился один артист, появившийся в цирке совсем недавно. Он выступал в самом маленьком из шатров, стоявшем рядом с огромным шатром Арти. Представление было, наверное, наименее зрелищным за всю историю существования цирка. И хотя Сандерсон вечно расспрашивал об этом артисте и деталях его выступлений, он не хотел с ним знакомиться и беседовать лично. «Некоторые тайны, – говорил он, по обыкновению растягивая слова, – должны оставаться тайнами». Я никогда не возражала, если Сандерсон отвлекал меня от дел – например, от продажи билетов или очистки туалетных баков, – чтобы я составила ему компанию на просмотре «невероятного лассо мистера Форда». Мне тоже нравился мушиный ковбой.

Друзья называли его Си-Би Фордом. Это был лысый пузатенький коротышка, который заправлял джинсы в ярко-красные ковбойские сапоги с острыми носами и трехдюймовыми каблуками. Он был добродушным, спокойным, хотя и любил пошутить. Его пухлые руки отличались невероятным проворством и ловкостью, и его совершенно не привлекало артурианство с его десятиной в виде отпиленных частей тела. От Арти ему хотелось лишь одного: чтобы его приняли в цирк и выделили место для выступлений.

– Твое грандиозное шоу и мое маленькое представление, – сказал он Арти в самом начале, – они одного поля ягоды.

У Форда был талант ловить и стреноживать мух. Он говорил, что выучился этой премудрости на Шетландских островах, где разбитные девицы, изнывающие от жажды, готовы пройти тридцать миль по болотам, чтобы хряпнуть дешевого пива в баре и посмотреть на огни поста береговой охраны.

– Все эти девицы, – смеялся Форд, – мечтали попасть в Америку, так что нашему брату надо было держать ухо востро. Они прямо спали и видели, как какой-нибудь янки затащит их к себе в постель, а потом их папаша потащит его к алтарю, как какого-нибудь барана.

Жизнь там унылая, скучная, рассказывал мистер Форд, заняться особенно нечем, разве что ловить мух, которых там было в избытке. Он узнал много интересного о мухах от старого боцмана, сбежавшего в море с какого-то тухлого мясокомбината в Небраске.

– Муха, – говорил мистер Форд, раскачиваясь на каблуках и теребя в пальцах серебристые застежки подтяжек, – подобна маленькому вертолету. – Он вытаскивал из кармана лассо и принимался раскручивать его над головой, вполне убедительно изображая кружащую муху. – Думаю, матушка вам говорила не раз, что муху легче поймать на мед, чем на уксус. Но мы-то знаем, что́ мухи любят больше всего!

Он протягивал свободную руку к застеленному бархатной скатертью столику и эффектно снимал серебряную куполообразную крышку с неглубокого подогреваемого блюда. Свечи под ним вздрагивали огоньками, и зрители прыскали со смеху при виде дымящейся кучи дерьма на изящном серебряном блюде.

Си-Би Форд был очень разборчив в сортах дерьма, которое использовал на выступлениях.

– Коровий навоз, – однажды признался он по секрету, – мне не подходит. Да, он хорошо привлекает мух, но его не видно из зала. Свежий коровий навоз слишком жидкий, его не уложишь кучей на блюдо. Сухие коровьи лепешки можно навалить горкой хоть до луны, однако мухам они не особенно интересны. Свежий конский навоз мухам нравится, да, но совершенно не впечатляет зрителей. Конский навоз многим даже приятен. Практически каждый, кого ни спроси, скажет, что он не воняет, а пахнет чем-то домашним, уютным. А наша задача – потрясти публику. Чтобы если дерьмо, так дерьмо. Без дураков. Свиной навоз тоже не вариант. Тут все зависит от корма. Свиной навоз может быть жидким, а может быть твердым. Но меня, если честно, мутит от запаха. Просто воротит. Так что я с ним не работаю. Значит, у нас остается два варианта сценического дерьма: собачье и человеческое.