Нада Габорович - Голосую за любовь

— Ты сравнивал ее со своей женой, воздвигая стену обмана, потому что тебе так нравилось, защищало тебя, всегда оставляя тебе лазейку, льстило твоему самолюбию, приятель, — отвечали они без всякого сочувствия, глядя на меня с невыразимой простотой. Я смотрел на них, и мне стало жалко самого себя, я показался себе таким несчастным, покинутым. Они все развенчали, холодно посмеявшись надо мной. Я совсем замерз, будто лежал совершенно раздетый, а они пронзали меня своими ледяными лучами, проникая до костей.

— У вас я искал утешения, звезды, — начал я снова просительно, — а вы насмехаетесь надо мной.

— Мы уже рассказали тебе, как у нас здесь, наверху. Космическим высям поверяются только самые сокровенные тайны. Никакой полуправды нам не надо. Кто обращается к нам — должен это знать. Лицемерие и ханжество родились у вас на земле.

Я проглотил слюну.

— Уверен, что не заслужил такого выговора, — обиделся я.

— Разве не прошел ты сегодня долгой, утомительной дороги? Разве не устал ты и не взыграла в твоих жилах кровь, да и разве не вспомнились тебе в пути годы, полные слез и глубокой печали… Если бы тебя не увлек этот поток воспоминаний, ты непременно сам отправился бы ему навстречу. Раньше люди могли верить тому, что ты писал, потому что знали, что это искренне и правдиво.

— Неужели я не всегда был таким? — искренне удивился я. — Я же говорил, что сыт по горло тем болотом, в котором прозябаю, бежать решил.

— Это только полуправда. Просто тебе захотелось сбежать, потянуло на новое место. Надоело удобно жить, отчего бы не устроиться еще удобнее? Разве ты не лицемеришь, когда все время прикрываешься Даницей, а она отреклась от тебя, как только поняла, что ты из себя представляешь! Зачем ты подталкиваешь нас к тому, чтобы мы собирали обломки твоего прошлого, с помощью которых ты собираешься начать новую жизнь, эгоист? Не попадайся нам на глаза в обличье страдальца, раз ты никогда не каялся!

— Не надо, — взмолился я.

— Ты сам нас позвал.

И они снова исчезли в появившейся, точно по заказу, дымке, давая мне роздых. Все кости ломило. Внутри все ныло, как не ныло с того дня, когда я положил последний камень Данице на могилу. Тогда казалось, что сердце у меня разорвется, и Грегор смотрел такими глазами, словно в них скопилась вся вселенская скорбь, остальных трясло как в лихорадке. И потом, когда добрались до долины и нашли больницу, мы не разговаривали между собой, просто разошлись как чужие, случайные встречные и больше уже не виделись. А когда случайно встречались, то делали вид, что не узнаем.

Дымка рассеялась. Чудовищные тени проплывали у обрыва, у самого края стремнины, как будто это души умерших устремились в бездну. Когда звезды показались снова, у меня отлегло от сердца.

— Кажется, я понял, о чем вы, — тихо признался я.

— У нас терпения хватает. Мы с каждым терпеливы, — послышалось после долгой паузы, когда уже думалось, что они умолкли навсегда.

— Не буду тратить слов понапрасну теперь, когда мне открылся их новый и настоящий смысл, — рассуждал я, обращаясь больше к себе, чем к ним. Я казался себе страшно маленьким и незначительным.

А вот теперь они и впрямь больше не отвечали. Наверное, можно было догадаться, что у них на уме. Я чувствовал, что во мне родилась какая-то зыбкая, почти нереальная связь со звездами, так что я сумел бы отгадать их мысли, если бы вздумал снова спрашивать их или им жаловаться.

«В будущем сам ищи свою дорогу», — сказали бы они. Я был уверен, что они именно так должны были бы сказать. Они потребуют: «Не играй в прятки прежде всего с самим собой, а потом уж откажись от этого в отношениях с другими. И не забывай, что у слов длинная дорога. Острые углы успеют сгладиться, шелуха спадет, останется самое главное и самое нужное слово».

Но об этом надо было снова заставить себя говорить, без суеты посмотреть на все по-новому, раз и навсегда покончить с враньем. В первую очередь со скрытым, которое в обществе считается правдой. Мне показалось, я действительно понял, что надо делать. Ничто больше не должно прикидываться правдой.

Мне полегчало, как никогда раньше. Будто были во мне гнилые и отравляющие мысли, а я очистился от них — вот такое чувство было. Не до конца, очистился, и вряд ли это возможно, потому что слишком долго зрел гнойник, но хоть какое-то облегчение наступит, пропадет этот тлетворный дух, надеялся я.

— Ведь все останется между нами, между мной и вами, правда? — обратился я к звездам. — Хватит с меня ваших насмешек. Все остальное остается в силе. Мне многое еще надо обдумать. От этого никуда не денешься. Не отворачивайтесь от меня, если мне захочется потолковать с вами. Может, оттого все так нескладно вышло, что я разучился разговаривать. Теперь я снова научился. Мне стало легче, потому что вы не станете понапрасну ни утешать, ни лукавить, ни сочувствовать, ведь это только вызывает ненужную жалость к самому себе, слабость.