Нада Габорович - Голосую за любовь

«— Не знаю, что меж ними было, не подглядывала, хотя очень хотелось, но, насколько я знала сестру, могу с уверенностью сказать: этот человек — партизан — стал ей необходим. Он был связующим звеном в ее жизни. Это очень странно. И удивительно. Вы, наверное, поймете, что я имею в виду, сударь, раз вы книжку пишете, материалы собираете, наверняка все поймете и рассудите», — продолжала Иза.

Я вдруг вспомнил, что так же говорила иногда Антонка, когда бывала более разговорчива, чем обычно, а это случалось нечасто.

— Вы ведь скоро снова придете? — всякий раз спрашивала Антонка, когда я сообщал ей, что ухожу. И действительно, я приходил снова, причем не так уж редко. При случае я обязательно заглядывал, не отдавая себе отчета в том, что влечет меня к ней. Так получалось, что Антонка всегда оказывалась рядом наготове с краюхой домашнего хлеба и ароматным молоком с альпийских лугов, что я особенно любил и чего нам в первую очередь недоставало в походах.

— Я словно на небеса попал, — обычно говорил я Антонке при встрече.

— На такой высоте мы и так как на небесах, — мягко улыбалась она, спокойная и бледная, точно из мрамора. Белизну ее кожи красиво оттеняли черные глаза и волосы, хотя мне и казалось, что мы с ней далекие друг другу люди; я все же неосознанно, интуитивно понимал, что нас связывает нечто большее, чем обычное знакомство. Приходилось много писать для газеты, типография была укрыта в овраге внизу, и мне стоило большого труда успевать сделать все, что было поручено, но я всегда чудом выкраивал время, чтобы вырваться к Антонке, проводить ее до сенокоса или за скотиной, помогал собирать со склонов траву, если братья не успевали этого делать. Я знал, что младшая сестра остается дома, стряпает и следит за хозяйством, а как выглядели братья — не помнил; бывая в доме, совсем не запомнил обстановки, ни одна деталь не осталась в памяти. На меня не похоже, будто чьи-то чары действовали, наваждение какое-то, словно Антонка все собою затмевала; она излучала свет и тень, покой и бурю, все необходимое для того, чтобы дышать, спать, утолять жажду.

«— А он, похоже, совсем не замечал, как она по нему сохнет, — рассказывала Иза вчера вечером. — Мне казалось, он был точно в тумане, вот улыбается, а взгляд отсутствующий какой-то, погладит иногда, хотя Антонка никаких вольностей не терпела, смотрит, бывало, на нее, а такое чувство, сударь, что глаза глядят в пустоту, Антонка, конечно, мрачнела, будто ей передавались его мысли. Не поймешь — то ли здесь он, то ли далеко отсюда. Собака и та знает, кто с ней добр. Да по такой девушке, как Антонка, и городские парни с ума бы сходили, но она ни на кого смотреть не хотела, пока этот партизан не появился. Не сказать, что ей нравились всякие там ухаживания и воздыхания, скорее они даже были противны. Просто он стал для нее самым близким человеком, и так она его нам троим всерьез представила. Только потом, учась в школе и размышляя обо всем, я поняла, что она, видно, верила, что ее любовь переходит в него, и он это хорошо понимает, и поэтому им не нужно тратить слов понапрасну. Потом ее снова начинали одолевать сомнения, и она не могла дождаться его возвращения, чтобы удостовериться, так ли все, как она думает, или это всего лишь случайный встречный, которому стало жалко ее и нас, висевших у нее на шее. Хотя поле и огород кормили нас не слишком щедро, мы не бедствовали; одежду сами шили, в то время в наших местах все ткали и пряли.

Вот так все и было».

Кого-то ты мне напоминаешь, Антонка, — сказал я ей однажды, вернувшись с целым ворохом материалов, которые нужно было отпечатать и размножить. Антонка листала бумаги и неожиданно предложила свою помощь. Я этому удивился, мой помощник тоже, хотя он и не интересовался, зачем это сюда приходит девушка, которая не любит партизан.

— Так кого же я вам напоминаю? — настаивала Антонка, я больше не возобновлял разговора, но и не мог допустить, чтобы она тратила на меня свое время. — Просто мне нравится быть рядом с вами, — призналась она.

У меня забот и дел было по горло, так что я вообще не придал значения ее словам, и лишь теперь, вот в эту минуту, они, сказанные давно и ушедшие в небытие, снова мне вспомнились.

— На редкость умная и красивая девушка, — заметил как-то командир, когда отряд пробивался на ту сторону, в Каринтию. — Тебе повезло, парень, жаль только, она не из забывчивых. Такие не забывают ни доброго, ни худого. По-своему это тоже счастье.

Почему? — поинтересовался я устало, устремив взгляд в пустоту. Он пожал плечами, и я снова принялся за работу, которой с приближением конца войны становилось все больше.