Валерий Белкин: Страх

Ах, не надо бы Тае так усиленно рваться, еще больше запутывалась! А сверху спешил хозяин-крестовик, восемь лапок от удовольствия потирал, то бежит, то остановится, то бежит, то остановится – наслаждение продлевал.

Мая недолго раздумывала – сестренка в беде, о чем думать. Тая в надежде глянула на нее. Паук тоже заметил, насторожился, застыл, сжав лапы под себя, угрожающе выставил два когтя с ядом.

Подобралась Мая, хоботок вперед, жало к бою, постояла и, угрожающе зажужжав, мощно заработала крыльями, атаковала, но не паука, его хозяйство. Таран удался, разорвалась проклятая вязь, и уцелевшие подруги бросились наутек, домой.

Вечером Тая, пристыженная, поклялась впредь быть внимательней, могли обе погибнуть. К Мае, когда утих улей, подползла старушка Лиза, давешняя знакомая.

– Прощаюсь с тобой, детонька, ночью уходим, пока нас семеро, – виновато улыбнулась.

Знала Мая: постаревшие пчелы, проработавшие жизнь свою на других, однажды поняв, что заботиться о себе не смогут, остальным и дела до них не было, улетали в ночь и покорно гибли в холоде, от пауков, от шершней. Молодые не пытались уговорить изменить решение – королевский закон не преложен.

Обняла Мая одряхлевшую Лизу, заплакала.

– Э-э-э, ты что, девочка, я довольна тем, что сделала. Прощай, милая моя, не грусти, все пройдет, все придет.

Ночью, когда семья спала, старушка исчезла, утром никто и не вспомнил о ней. Позже вечером скрылись последние…

Забот прибавилось – близилась осень, там и зима. Их хозяин большую часть работы по очищению сот взял на себя. Санитары подлечивали больных, строители доводили соты до совершенства, работницы уничтожали трутней за ненадобностью, корм не давали, из улья гнали. Многие из них раньше погибли от королевы-любовницы, дав ей богатый приплод. Оставшихся изгоняли, и их ожидала, как и старушек, смерть от голода.

Не желающих выполнять приказ пронзали в улье жалами и выбрасывали. Благо, трутни такого оружия не имели.

– Девочки, что ж вы делаете, в чем их зло, обидели они кого? Королева приказала, а вы и рады, рабыни бессовестные, – не выдержав, сказала Мая с горечью.

Боль не стихала после гибели Лизы, два дня не прошло – и на тебе, новое злоключение.

Кому рассказать, что сердце ее давно уже переполняла любовь и жалость к ласковому созданию, трутеньку Дику, невинному, дурашливому по-детски. Матке не понравился, других хватило, постарались трутни, вон какие звери-пчелы летают, семья увеличилась на великую радость хозяину.

Дик не нужен, заморят голодом или убьют.

– Парень ни в чем не виноват!

– Мая, ты о чем? Ты что, с ума сошла – заботишься так рьяно о нем, что он тебе и кто он тебе?

Подруги ругали, но не жалили, оберегали труженицу. Она не отвечала, работала, пытаясь за делом заглушить мысли, растопить в нектаре, что усердно поставляла в улей.

Не стала дожидаться дня казни тех, кто не желал гибнуть, Дик был один из них. Подлетела, улыбнулась и сказала: «Идем, родной!»

Старательно вырыли норку на зиму под яблонькой, решили жить своей семьей. Обустроили, обделали, щели и щелочки законопатили, хозяин был не против, не трогал их.

– Трутенечек ты мой славный, Дичок ты мой, – говаривала она, а он заботливо поедал все, не теряя и пылинки из того, что приносила на брюшке своем Мая.

Вместе перезимуют, согреют друг друга теплом своих тел, наступит весна, разбудит ласковый солнечный луч. Откроют глаза, вылетят из норки и утонут в чистом прозрачном воздухе.

По улице вечернего города шла Яна. Кто говорил, кто молчал, кто смеялся, распахнулось окно, вынеслись музыка, крики, топот, но ненадолго – окно закрыли. Испанец-зазывала, прожигая взглядом, страстно приглашал зайти к нему в ресторан. А Яна мимо и мимо.

Улица заканчивалась сквером с пышными деревьями. Единственный фонарь освещал скамью, на ней Яна и устролась. Поправила волосы, раскрыла сумочку, достала сигареты, закурила. Наверху закашлялись. Яна удивленно приподняла голову. Вечерняя мгла стала еще более плотной, густой, в ветвях она ничего не заметила.

Не столько сигарета, сколько ее дым всегда навевал грустные размышления о собственной беспомощности, о непостижимости, о значительности и незначительности. Все дым.

Кто-то вновь, но уже рядом, осторожно прокашлялся.

– Вы не могли бы бросить сигарету?

Яна оторопело взглянула на говорящего.

Ворона, с редким пером, хвост потерян, лысая. Яна поспешно притушила о каблук сигарету. Ворона благодарно склонила голову и призналась: