Валерий Белкин: Страх

– Но…

– Никаких «но», летим!

Путь был долгий, на край города спешили. Силы покидали, как Пнин молча указал на дерево перед многоквартирным домом. Они сели на ветку, всмотрелись в окна, и Моросяк заплакал: в свете ярких ламп увидел клетки, опрятные и загаженные, маленькие и большие, но во всех прогуливались от одной решетки к другой попугаи, канарейки, скворцы, и для вороны тоже нашлась тесная камера.

Пнин поднял лапку.

– Слушай и внимай: что значит «быть воробьем»? Это значит жить на воле и иметь неограниченное пространство желаний, запомни и никогда не изменяй нашим заветам.

Дни шли, неожиданно захолодало, но в ресторан Моросяк ни в какую не хотел. Хорошим добрым местом он считал остановку автобуса, где продавали Kebab. Пнин нехотя, но согласился, и Моросяк, ликуя, полетел туда с другом.

Они прогуливались перед киоском, и неожиданно, а такие вещи всегда всплывают неожиданно, вспомнил Моросяк клетки с птицами, черепа в ресторане, крысу зимнюю. Растерянно остановился.

– Что с тобой? – поинтересовался Пнин.

– Боюсь, не переживу я этот год, сгину.

– Что так? – спросил друг, продолжая ворошить окурок Marlboro.

– Ослабел, много перенес.

– Ах, как она, голубушка наша, смерть придет, так и уйдет.

Оба поспешно взлетели, народ ринулся к подошедшему автобусу, могли затоптать. Когда все успокоилось, Моросяк не нашел друга, тот исчез. Сердце сжалось – погубили, заметался от остановки к киоску, от киоска к ресторану, и за углом парикмахерской, в кустах, обнаружил Пнина.

Тот в остервенении, воровато озираясь, рвал и клевал булку, белую, с изюмом.

Обезумев от ярости, Моросяк бросился на друга, бил лапами, крыльями, взлетал и добивал. Когда опомнился, притих, сел рядом и сник.

– Прости, я не хотел, – с трудом проговорил он.

Пнин оправился, окинул Моросяка презрительным взглядом, покачал головой, скорбно произнес: – Всего доброго, – отпрыгал подальше, насколько мог, посидел, подумал, вздохнул и улетел.

Впервые Моросяк за долгую жизнь в Берлине понял, что такое ужас.

Потекли скучные безрадостные дни.

«Как же так, как же так, – недоуменно вопрошал себя Моросяк, – как же так?»

Прыгая, летая, засыпая, просыпаясь, поедая найденные крохи, он, как ни пытался, не мог ответить на вопрос «Как же так?»

И лапку друг ему жал, и крылом прикасался, и в глаза смотрел…

Ни к одной стае не прибился, желая остаться один на один с мыслями, смирился с положением отшельника, окружающие прозвали «гордецом». На пятый день у зерен, разбросанных щедрой старушкой на аллее, встретился с другом. Тот сосредоточенно поедал завтрак. Моросяк прокашлялся:

– Ты слышал, по радио передали, Белыч отказался от поста шефа полиции?

– Ну что дальше?

– Честный, значит.

– Ты, собственно, зачем явился?

Моросяк виновато потупился.

– Ладно, летим, есть тут у меня одно любопытное местечко.

Не склевал Моросяк ни одного зернышка, не до того было – нашелся друг, полетел туда, куда позвали, и увидел: у аллеи, закрытая кустами, стояла скамья, у скамьи – ведро, на ведре – скворец.

– Знакомьтесь: Зяка, а это мой лучший друг Моросяк.

– Все здесь, можете не проверять, начинайте, ты что-то задержался, – Зяка клювом указал под скамью.

Там лежала опрокинутая навзничь бутылка, из нее по капле вытекала темная жидкость, рядом валялись распотрошенные окурки.

Пнин, недолго размышляя, приступил к делу, Зяка не отставал, Моросяк робко последовал за ними.

Устроено все было на удивление просто: несколько глотков из бутылки и к табачку, из бутылки и к табачку. Голодный и пустой желудок Моросяка не принял угощение, тошнота подступила к клюву. А друзья развеселились; Зяка запел, Пнин подхватил.

– Летим! – воскликнул Пнин, и они взмыли.

Моросяк, не помня себя, кувыркался в воздухе, с трудом удерживая равновесие. Ребята пели, дурачились, налетали на ворон и с хохотом спасались бегством. Вдруг Моросяк с ужасом увидел Пнина с синей пеной на клюве, его глаз, выкаченный из орбит, и рухнули оба в стаю сородичей на дороге у зерна.

Гвалт поднялся невообразимый, Зяка пытался всех успокоить.

Ну выпили парни, ну дурь поклевали, вот страсти-мордасти.

Куда там!

Громче всех орала Пике, святая ворона. В толпе мелькало растерянное лицо Надежды из гнездышка на окраине Берлина, увидел и свою воробьиху (имени ее называть не желал), подпрыгала и плюнула с брезгливостью прямо в лицо, он потерял сознание…

– Ну что, лучше? – хриплый голос Пике привел его в себя.