Валерий Белкин - Страх

– Не знаю, – простонал Моросяк и оглядел гнездо вороны, сухое, но суровое.

– А Пнин?

– Что Пнин?

– Где он?

– Улетел твой Пнин, улетел, тоже связался.

Моросяк закатил глаза.

– Ну что вы, воробьи, все суетитесь, чирикаете, сплошная мигрень от вас!

Моросяк молчал, заявил бы в глаза, что она всегда каркает так, словно кого с радостью хоронит, но нельзя – приютила.

– Ты пойми, душа твоя тщедушная, есть только жизнь, смерть и любовь. Ладно, лежи, что-нибудь принесу, побалуемся, – и выбралась наружу.

Не место ему здесь.

А где ему место!?

И вернулся к воробьихе (имя ее разглашать не желал), она поплакала от горя, от радости ли, кто их знает, и приняла. Он привык к дому, к мысли, что Пнин не вернется в Берлин.

Иногда, поддаваясь минутной слабости, вздрагивал и шептал: «Пнин, Пнин, что ж ты наделал, что ж ты наделал!»

Она неспешно перебиралась по роскошному лугу, обильно украшенному цветами, сочными травами и необыкновенными ягодами. С удовлетворением думала о том, какой удачной гусеницей она явилась свету: пушистой, мягкой, нежной и простой. Вот уже второй день наслаждается волей в этом мире, а уж какой будет бабочкой, только маме известно. Солнце разогревало, поднялся невероятный гомон на лугу, не одна она радовалась проснувшемуся дню.

«Ах, какая красивая бабочка выйдет из этой гусеницы, ах, какая красивая… выйдет… гусеницы…» – слышалось ей в пении птиц, жуков, комаров. И этот хор восхищенных голосов умилял, взору открывались новые горизонты, а возникшая легкость в теле вдохновляла на головокружительные поступки.

Вот она бросается с ожесточением к цветку и застывает перед ним в игривом недоумении, потешаясь над съежившимся от страха бутоном. Вот она горящим взглядом узких глаз испепеляет насмерть хлопотливых букашек на стебле, и от них на земле только безобразные кучки остаются. Нерасторопную и неуклюжую сестру-гусеницу захлестывает своим нежным, гибким телом и, легонько сдавливая, снисходительно смотрит в вылезшие из орбит глаза – выпускает. Та долго не может отдышаться, затем, проклиная все на свете, комком сваливается под стебель.

А кругом кружились бабочки. И не выдержала гусеница, и затянула мамину любимую:

Время завтрака. Вчера наглоталась жестких листьев, переела, вероятно. Всю ночь подташнивало, снились зеленые болота с лопающимися пузырями лилового цвета, а запах, этот запах… Сегодня решила избегать растительной отравы, перейти к той пище, что во рту извивается, под зубками похрустывает.

На верхушке стебля примостился и задумался о превратностях судьбы жучок с соседнего луга в красном костюмчике в черный горошек. Терпеть такое умствование было тяжело. Резко свернула к нему, слизнула, придушила, проглотила. Бедный желудок содрогнулся и выбросил жесткую скорлупу. В глазах свет померк, голова закружилась, велик риск погубить зарождающуюся бабочку.

А рожденные сестры весело порхали над ней.

Придет и ее время, закружит и она радужнокрылой красавицей в карнавале луговых цветов.

Стряхнув томление, решительно вторглась в гущу трав, сердце дрогнуло: мышь, серая, лукавая, безмятежно пучила глазки на нее. И вздохнуть милая не успела– пропала в объятиях желудка. Хороший цветовой тон будет у крылышек.

Разморенная солнцем и сытной едой, а не травяной отравой, задремала. И вновь хор напевал приятное:

«Какая бабочка явится миру, какая бабочка…». С мягкой улыбкой слушала назойливых почитателей, хотя не стоит так громко, не все правильно поймут. Глаза приоткрыла, и вовремя: паразит-наездник нацелился проколоть ее нежную шкурку и впрыснуть ядовитое семя. Губитель беззащитных сестер, сколько полегло девочек, напитав своим телом потомство наездников!

И забилось крылатое чудовище, разгрызла и останки брезгливо выплюнула.

Сила, могучая сила величия надо всем повела дальше. Лягушонок зазевался на пути, хороша будет бабочка с телом изумрудного оттенка – заглотила.

Ящерица на собственном хвосте среди трав танцевальные «па» проделывала. «Чудные пируэты свершит и бабочка», – гордо думала гусеница, пожирая балерину.

Удивительный день выдался сегодня, насыщенный, полный истомы и пищи. В упоении, незнакомом ранее, переваривала то, что подарила ей природа, и сладко подремывала, как вдруг неприятный громкий голос потревожил.

Недалеко, среди ее ягод, по-хозяйски прогуливался воробей.