Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Городок честно спал. Начал похрапывать и старый рабочий рядом со мной.

Все люди спят по домам, набираются сил для нового дня. Пришла мысль — что-то поделывает жена? Вспомнились ее холодные глаза, способные на все, ее руки, которые тянули меня к себе и закрывали дверь, чтоб я не уходил, когда это было нужно. Жена у меня красивая. Я сознавал это вдали от нее. Мне стало неприятно, когда я понял, что это знает и другой мужчина, а она позволяет ему это знать.

Я закрыл глаза. На затылок мне давил крючок, запиравший окошко в задней стенке кабины, проделанное, чтоб видеть кузов. Мне страшно хотелось вытянуться, а еще — сбегать по нужде. Все меня давило. Каким-то кошмаром засели в мозгу слова жены, сказанные пару часов назад. Да, все верно. Надо разводиться. И чем скорей, тем лучше.

Улица перекатилась через пологий подъем. Мы проехали перекресток с кубическим зданием школы и сверхсовременным универсамом — продукты и промтовары. Этот магазин мне нравился. Недавно я набрел там на фаянсовые тарелки, которые искал уже несколько лет, на тарелках были нарисованы символы всех двенадцати месяцев. По дороге домой я разбил одну, как раз ту, на которой был изображен месяц рождения моей жены.

Дальше с грохотом вниз по улице, и вот мы уже на площади. Справа занесенный снегом фонтан, несколько лавчонок и трактир, в котором давно погасили свет. Бальцар объехал площадь по правой стороне, миновал две вытянутые громады зданий под снежными перинами, дом Национального комитета в нижнем конце площади и свернул в какую-то улицу. Еще метров двести, и мы наконец-то увидели людей. На дороге стояли грузовики, и люди выскакивали из них.

Люди в оранжевых жилетах.

Бальцар включил дальний свет, притормозил и съехал на левый край улицы. Мы вышли, Бальцар подал мою сумку, про которую я совсем забыл.

Здесь и будет мой штаб. Напротив, через дорогу, дом. В нем шесть комнат. Обадал занимает самую большую, неизвестно почему. Наверное, чтоб устраивать там совещания. Во второй комнате — контора участка, в остальных четырех — койки для отдыха рабочих. В доме топят. Искры вылетают из трубы и мгновенно гаснут.

Вышел из дому коренастый человек — начальник участка Обадал, поздоровался с нами за руку. Он был в шубе, но без шапки. Аккуратно прилизанные волосы не растрепались даже на таком ветру.

— Ну, наконец-то! — пробормотал он.

— Здоро́во, ребята! — крикнул я рабочим в оранжевых жилетах, натянутых на меховые комбинезоны.

Они стряхивали с себя снег. У мужчин с усов свисали смешные сосульки. Брови у женщин заиндевели. У молодых и у старых были одинаково мертвенно-бледные лица. Это их не красило — людей словно извергло из своей утробы снежное небо.

— Привет, девчата! — продолжал я.

Они всё обивали с себя снег. Напрасно! Нас заносило медленно, но верно. И мне вдруг подумалось: как хорошо, что мы тут все вместе.

Обадал терпеливо дожидался, когда я кончу своеобразное приветственное слово. Это было нечто вроде обряда.

Мне никто не ответил, по крайней мере я ничего не услышал. Обадал заискивающе улыбнулся и покачал головой, как бы удивляясь тому, что я жду ответа.

А я все ждал, и нетерпение мое скрывала снежная завеса, скудно освещенная электрическими огоньками.

А люди — в том числе и приехавшие со мной — все старались привести себя в порядок и молча ждали, что будет; им хотелось спать. Нас разделяла целая пропасть. Ведь я приехал, чтоб гнать их на мороз, а им не хотелось никуда двигаться, потому что они уже отработали свою смену.

Так никто и не заговорил. Обадал поднял воротник.

— Не удивляйтесь, они едва на ногах стоят. И вы у них вот где сидите. Не даете покоя ни днем, ни ночью, ни летом, ни зимой. Такое не забывается сразу.

А мне было на диво хорошо! Они молчали, ну и я не стал больше ничего говорить. Взялся за ручку дверцы — ладонь мгновенно примерзла. Отодрал постепенно, круговыми движениями растер.

Так и стояли мы перед зданием участка наподобие живых изваяний. И никому не пришло в голову уйти.

— Ну, пошли, что ли, — сказал я наконец, и все гурьбой двинулись к дому.

Вздрагивали от холода десятитонки, бормоча моторами.

Старый рабочий подал мне руку.

— Но ведь сейчас еще очень рано! Хотите, поспите у нас до утра?

Он отказался. Поспит в проходной, у себя. Он долго тряс мне руку. Потом разыскал Бальцара и простился с ним. Огляделся, где Илона, но та уже вошла в дом.

— Не знаешь ли ты некоего рогатого лесника? — спросил я Обадала.