Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

В субботу мы встретились с Колманом и посидели в «Славии». Он был при деньгах, пригласил нас, повторял:

— Заказывайте, что хотите, пока это еще возможно — вот как женюсь, тогда будет сложнее…

И все поглядывал на эту свою пигалицу. Мы проболтали вчетвером до вечера.

Простившись с ними, мы решили, что пойдем пешком, и сделали оплошность. Стал крапать дождь и, когда мы уже почти дошли до общежития, превратился в настоящий ливень. Даже в комнате с нас еще капало.

Я снял с себя все мокрое и натянул пижаму. Из рюкзака я мог бы достать тренировки, но ощущение чистой пижамы на теле всегда доставляло мне удовольствие.

— Оставь, Алеш, — сказала мне Ладена, когда я попытался заломить на мокрых брюках складку, — я тебе их отглажу, когда высохнут.

Мы заварили чай. Когда допили, вытащили одеяла и забрались в постель. На улице, не переставая, лило. Мы оставили одну настольную лампу и негромко пустили магнитофон. Я вспомнил, как мы с Ладеной познакомились, как она болела и я всю ночь ходил смотреть на нее, — и неожиданно почувствовал, что без Ладены не смогу прожить и дня. Но говорить с ней начал не об этом, а о Колмане.

— У него умный взгляд, — сказала Ладена и бросила нам на диван еще одну подушку. — Но он фразер. Чудовищный фразер. Я бы его не вынесла.

— Ты всегда будешь так критична к моим друзьям? — сказал я. — А как тебе его пигаличка? Мне понравилась.

— Тебе понравится любая умело подмалеванная и причесанная бабенка.

— Много ты знаешь!

— А зачем ты на них пялишься? Я вижу.

— Я пялюсь?!

— И заигрываешь с продавщицами. Когда-нибудь ты женишься на продавщице… точно!

— Ничего ты не знаешь! Теперь-то уже нет.

— Сказала бы я тебе…

— Сказала бы что?

— Что много ты болтаешь.

— А ты много пьешь и потом опрокидываешь рюмки.

— Подумаешь, нельзя разочек сделать глупость!

— Можно, пожалуйста.

— Спасибо, что сказал.

— Я говорил тебе и другое, а ты не выражала радости.

— Что, например?

— Ты вообще слушаешь? Что никого, кроме тебя, уже не захочу.

— А, это я давно знаю, глупенький.

— Ты рада?

— Может, написать расписку? Дай карандаш.

— Потом…

— Когда потом?

— Не злись. Скажи только, понравилась тебе колмановская барышня?

— Почему нет? Капельку заносчива, и эти брючки в поясе и в боках чересчур узки… Мне все казалось, они вот-вот лопнут по швам.

— Все ты замечаешь.

— И она не глупа. В туалете сказала мне: очень правильно, что тебя закадрила. Но его, говорит, только надо еще воспитать.

— А еще что она говорила?

— Что на неделе мы созвонимся. Хотела показать мне фотографии из Польши.

— Это не существенно. Меня интересует, что она еще говорила обо мне.

— Да ничего больше не говорила. Теперь угомонишься?

— Возможно…

— Ну так пусти. Я хочу вычистить зубы.

— Погоди немного. Теперь — нет. Теперь уж, честно, — нет… И будешь слушаться!..

Сквозь дремоту я слышал, как по стеклам стучит дождь и как тихонько, словно оберегая и мой сон, дышит Ладена…

Утром я лежал и смотрел на нее, спавшую у меня под боком. Было, кажется, еще рано — за окном не рассеялась тьма. Уснуть второй раз мне не удавалось. Я потянулся и решил вставать. Ладена тоже проснулась, что-то спросила, зевнула, отвела пятерней волосы ото лба и опять уткнулась лицом мне в плечо.

И тут из коридора постучали в дверь.

Через минуту снова.

— Ладена, — придушенно сказал я, — к нам кто-то ломится…

— Девчонки?

— Нет, это не девчонки, — шепотом ответил я.

Потом какое-то время было тихо, и в тишине ясно послышались голоса женщин.

— Ключ оставили в замке, — произнесла пожилая.

— Так надо сбегать в контору, — посоветовала, судя по голосу, более молодая.

— Это Му́жикова — уборщица, — сказала Ладена, окончательно проснувшись. — Кто-то нас продал. Иначе бы она не хлопотала.

Мы молча сидели на диване, и утренняя радость у меня рассеялась как дым.

— Ну как это могло случиться, — сказал я. — Хорошенькое дело…

Девчонки, видимо, были способны и не на такое. Вот никогда не думал, что студентка вуза может донести. Оказывается, смогла… Я пожалел, что не встал сразу, как проснулся. Вскочил и стал натягивать брюки. Они были такие мятые, как будто их жевали. Сейчас это, впрочем, не имело ни малейшего значения.

Я спросил:

— Мне исчезнуть?

— А куда?..

Я распахнул окно. Босой, в одних только брюках и рубашке. От земли было слишком высоко.

— Откройте!

Под дверью загалдели. Судя по голосу, там появился и мужчина.