Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Я им не размахивал…

— Вы все, вся ваша семья, умеете только срамить людей. Больше вы ни на что не способны!

— Ты же сама этому не веришь.

Я покосился на нее украдкой. Вид у нее был подавленный.

— Прости! — легонько тронул я рукав ее пальто. — Я хочу тебе объяснить все это…

— А я на все это плюю.

Она повернулась и хотела уходить.

Я стиснул ее руку:

— Ладена! Ты нужна мне!

— Для чего?

Я молчал.

— Ну говори! Согласен подписать развод?

— Возможно, — коротко ответил я. — Это от тебя будет зависеть.

— Ты говоришь, как страховой агент.

— Не надо! — повысил я голос и сделал умоляющее лицо.

— Вон идет твой трамвай, — предупредила она.

— Не надо, говорю тебе!

Мы постояли молча, глядя в землю, пока он не тронулся. Потом взглянули друг на друга.

— Только сначала мне хотелось бы услышать что-нибудь о Рихарде, — сказал я. — Это — мужчина! Настоящий мужчина, правда?

— Чего ты добиваешься? — опять вывел ее из равновесия мой агрессивный тон. — Хочешь знать, какой он был любовник?..

Она стала смеяться — сначала тихо, потом все громче, громче…

— Угомонись! — сказал я. — Пойми, я целую неделю мучусь над вопросом, что у тебя с этим Рихардом и почему ты позвала его на свадьбу.

— Ты ездил в горы, так что не придуривайся!

— А что, в горах нельзя ни о чем думать?.. Слушай, Ладена, — начал я немного хладнокровнее, — по-твоему, я ревнивый, эгоистичный…

— Зачем? Ты — баба!

— Почему? Какие у тебя основания для такого вывода?

— Скажите! Основания!… Я что — слепая и глухая? И что тебе дался этот Рихард? Ну был у меня такой эпизод.

— Был?

— Да.

— А зачем ты позвала его на свадьбу, объясни мне.

— Если ты хочешь иметь дело с девушками, то надо их хоть сколько-нибудь понимать, дружок.

— И все-таки? Можно ведь мне ответить.

— Хотела ему отплатить… Только и всего.

— Отплатить?

Она кивнула.

— Я не переношу, когда мужик меня унижает. А это было как возмездие. Он должен был своими глазами убедиться, что я счастлива, что компенсация достойная, — чтоб сожалел, бесился и немножко мучился, как тогда мучилась я.

— Так ты его любишь?

— Теперь это уже в прошлом.

— Ты не могла бы рассказать подробнее?

— Сейчас — нет. Когда сама этого захочу. Я все делаю, когда сама этого хочу. Я — это я.

Что можно было возразить? Не было ни решимости, ни аргументов затевать полемику. «Ну ничего, придет и мое время», — утешил я себя. С некоторым облегчением окинул взглядом улицу — как-никак, объяснение все-таки было дано.

— Здесь холодно, — взглянул я на Ладену. — Может, мне проводить тебя?

Она пожала плечами.

— Насколько я был счастлив, настолько же был глуп! — постояв немного, прижался я головой к ее воротнику.

— Не прикидывайся дураком, Алеш. И вообще… Глупость не оправдание. В суде, во всяком случае, нет.

— Ловчишь?

— Ничуть. Тебе известно, какая я. Зачем строить иллюзии?

— Ты химик! И не понимаешь, как мне тяжело смириться с мыслью, что тебя целовал этот пижонишка…

— В конце концов, мне двадцать второй год, и я не совершила ничего такого, что не сообразно с моим возрастом. И не рассказывай мне сказки, что…

Я зажал ей ладонью рот.

— Об этом мы однажды уже говорили… А Сид?

— Семицкий? Позер. Но ведь у каждого парня — свои недостатки. Есть у меня и более неприятные товарищи по курсу.

Я пожал плечами, но не успокоился, пока не спросил:

— А это тоже поза, что он пристает к тебе?

— Пристаю к нему я, если хочешь знать.

— Ты? Я потрясен.

— Тебе не нужен калькулятор. А у него есть дядя, который может раздобыть эту машинку за полторы тысячи. Найти ее невозможно, а если попадется, то готовь три тысячи.

— С ума с тобой сойдешь, — сказал я, ухмыляясь. — На что тебе калькулятор?

— Вычислительная техника, голубчик. Предмет строго обязательный и необходимый на втором и третьем курсе. Когда заданные вычисления я делаю в голове, на это уходит неделя. На калькуляторе это можно сделать в два часа. Смекаешь? Темнота!

— Вообще он абсолютный идиот, правда? — проговорил я с облегчением.

— Опять же ты к нему несправедлив, Алеш.

— Ну, с тобой нелегко, детка…

— А мне не десять лет, — внимательно взглянула она на меня.

Потом примирительно добавила:

— Послушай, может, ты наконец бросишь эти ревности?

— Рад бы.

Мы стояли совсем одни на улице, было темно и холодно, и было поздно. Я притянул Ладену к себе за талию и поцеловал. Была в этом сладость и отчаяние.