Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Послушай, — сказал я, глядя на нее в упор, чтоб от меня не ускользнула ни малейшая ее реакция, — завтра отец меня выгонит, если я не подам на развод, так что я уже приготовил речь и — чемодан.

— Поэтому ты пришел?

— Главное потому, что хотел тебя видеть, — быстро проговорил я со значительным видом.

Она тихонько высвободилась и сказала:

— Серьезная постановка вопроса.

— Я говорю без шуток.

— Еще бы! — метнула она взгляд, который был только у нее одной: ирония в нем тут же заглушала слабость. — А может, здесь что-то другое? Может, у вас тесно? Может, ты чересчур храпишь?.. Ты ведь действительно храпишь.

— Ладена! — повысил я голос. — Теперь уж ты будь, пожалуйста, мужчиной и скажи, что делать. Папа способен на такое. Я знаю.

Ладена, втянув голову в плечи, опять сорвалась с места.

Мы шли мимо темных вилл. Откуда-то сзади, из-за ограды, долетел лай собаки. Я представил себе, как стою на мокром тротуаре с чемоданом, и содрогнулся. Ладена сосредоточенно смотрела перед собой. Я схватил ее за руку и повернул к себе. Губами прикоснулся ко лбу. И снова заглянул в глаза — чтоб видела, какое у меня лицо, знала, что я это всерьез, я действительно в беде.

Она, кажется, поняла, что я жду от нее не одного совета, но и решения.

— Да не смотри ты на меня так, бога ради, — сказала она с некоторым сарказмом. — В конце концов, ничего ведь не случится, если ты оставишь их при этом убеждении…

— При каком убеждении?

— Ну, что мы разведемся, когда суд позволит.

— То есть мне надо только уверить их?.. В качестве…

Она кивнула.

— Пока. Пока это единственно приемлемое решение.

— А потом? — спросил я.

— Что потом?..

— Потом что ты хочешь делать? — наседал я.

— От тебя можно скиснуть! Что, у нас других дел нет, Алеш? Пусть ваши и ломают над этим голову. Они тоже не без вины. Из-за них, в сущности, все и вышло.

— Гм… возможно, ты права, — начал я рассуждать вслух. — Мне это даже нравится. Так говоришь, есть у нас и другие дела?..

— А тебе этого не кажется?

— Кажется! — кивнул я и в неожиданном порыве самоутверждения и счастья кинулся искать губами ее холодный рот.

Ездить к Ладене в общежитие стало для меня привычкой. Дома было невыносимо. Сначала я поссорился с сестрой.

— Ну что твоя девица? — начала она подъезжать с расспросами. — Образовалось, наконец?..

Что именно образовалось, она не сказала, но было ясно, куда она гнет. Я отпарировал:

— Ты будь довольна, что хоть кто-то на тебе женился.

К счастью, сестра не из обидчивых. Только взглянула как-то странно, а потом заметила:

— Да приводи ты хоть мамзель из бара, только договорись уж наконец с отцом. Все нервы вымотали!

Действительно, за ужином у нас в последнее время была сплошная игра в молчанку. Я садился за стол и смотрел на предметы, которые там находились. Мог, скажем, полчаса разглядывать солонку. Иногда открывал крышку и проверял, сколько соли.

Отец не выносил этого. Я же не выносил цветной капусты. Как только наступал сезон этого овоща — а в нашем рационе он не кончался круглый год, — цветная капуста подавалась у нас три раза в неделю. Один раз я попросил маму дать мне вместо капусты кусок хлеба с салом. Хлеб с салом я любил еще мальчишкой, что дома у нас было хорошо известно. Однако этой пустяковой просьбы оказалось достаточно, чтобы отец вскипел. Тут же стал говорить, что я не чувствую никакой благодарности к родителям. И что хотел бы он видеть семью, где бы всё это терпели.

Что именно не потерпели бы в другой семье, он не сказал, но было ясно, куда метил этот камешек.

Отец ждал, не скажу ли я что-нибудь о разводе, но мне пускаться в объяснения не хотелось.

Потом он вообще стал обращаться ко мне только через посредничество мамы. Меня при этом каждый раз кидало в дрожь, и все-таки от комментариев я воздерживался. Это становилось даже забавным — смешно и назидательно.

— Да объясни ты ему наконец, когда порядочные люди возвращаются, — говорил он маме, стоящей около меня у вешалки.

Или в другой раз:

— Ему что, надо жечь свет напролет всю ночь? Днем мало времени для чтения? Ты вообще знаешь, чем он занят днем?

Или такое:

— Зачем я покупал калошницу? Так целый день и будем спотыкаться о его лыжные ботинки, провались они?..

Я неожиданно узнавал от папы многое такое, что мне до тех пор было неизвестно. Например, что я хлопаю дверьми, когда, придя с работы, он хочет отдохнуть. Это была полнейшая нелепость. Стоило папе опуститься на тахту в гостиной, как он тут же засыпал с открытым ртом. Во сне папа не храпел, а посвистывал носом. Уж если человек посвистывает носом — ясно, что он спит. Папа посвистывал весь этот час до ужина, что слышно было даже в коридоре. Он бы не перестал посвистывать, если бы под окном взвыла сирена «скорой помощи». Это дома знали все. Как знали и то, что папа на меня беспрерывно нападает… Но молчали. И это было много горше всех его нападок. Особенно меня взорвало, когда он начал маме выговаривать, что она тратит много денег на пластинки. Хотя последний раз пластинку с песнями Карела Готта я купил где-то после летних каникул. Однажды вечером это у меня выкристаллизовалось, и я пошел поговорить по душам с мамой.