Николай Гайдук - Златоуст и Златоустка

– Это можно. – Возничий воодушевился. – Это мы, сынок, сейчас. Я тебе давно хотел сказать, что ты, что мы… родная кровь…

– Я это знаю. Мы с тобой потом поговорим. Гони, гони, ямщик.

Океан остался за спиною – далеко внизу. Они сделали круг над родными краями – над русскими полями, над берёзами. Золотая Колесница дальше понеслась, и очень скоро перед глазами распростёрлось Мирозданье. В полумгле засверкали алмазные россыпи различных созвездий, планет – яркие огни то приближались, то пропадали. Размеренно покачиваясь – точно баюкая путника – Золотая Колесница плавно и стремительно куда-то улетала. Большие задние колеса неудержимо крутились в воздухе – звёздная пыль клубилась по Млечному пути. Колёса временами буксовали, зарываясь в тягучие туманности, – и снова тройка дружно выносилась на чистые небесные просёлки, на перекрёстки. И пассажир кареты вдруг увидел на прозрачной росстани двух голопузых амурчиков, с любопытством и страхом наблюдающих за полётом колесницы.

Распахнув окошко, пассажир подумал про своих детей, оставленных где-то на грешной Земле. Сердце тихо заныло.

– Эй, ребятишки! Привет! – Он помахал рукой. – Что? Стрелы кончились?

– Нет! – улыбаясь, отозвались амурчики. – Много ещё.

– Ну, так в чём же дело? Почему сидим? Работать надо!

– Да мы и так стараемся…

– Ой, глядите, проверю! – Он пальцем пригрозил, шутя. – Может, мимо стреляете? Что-то мало любви на Земле!

– Нет, мы хорошо стреляем. Показать?

– Ну, давайте, пострелята! Постреляйте! – Он развеселился от такого каламбура, и вдруг…

Золотая стрела бесшумно просверкнула в воздухе, и в груди человека жарко вспыхнуло прощальное чувство любви и нежности ко всему живому на Земле. Он заскрипел зубами и отвернулся, чтобы не разрюмиться.

– Господи! – вслух подумал, кусая губы. – Кто бы только знал, как больно да как жалко отрывать от сердца эту жизнь!

Потом посыпались дождинки на дорогу, звёздная пыль повлажнела, шелковисто шелестя под колесами и отлетая серебристыми пельменями из-под копыт. В раскрытое окно ворвалась капелька, вторая, третья. Вытирая дождинки с лица, он ощутил солоноватость – крупные тёплые слёзы капали из голубых каких-то огромных глаз – это Мирозданье плакало над ним, уже слабеющим, уже почти не сожалеющим о своём исчезновении с лица Земли. Кажется, он засыпал, забывался, но это был не сон, не забытье – это был переход в мир иной, переход, который всегда происходит бессознательно в буквальном смысле: человек лишается сознания, чтобы очнуться уже в другом измерении. Именно так и случилось.

Через короткое время он вздрогнул, очнувшись, и даже не удивился тому, что чувствует себя примерно так же, как это было на Земле – в другом измерении, в жизни другой. Он спину выпрямил, расправил грудь, и стал смотреть в окна кареты, наслаждаясь чудесными видами.

Золотая Колесница катилась всё дальше и дальше – кони-кологривы будто знать не знали, что такое усталость. И сколько так проехали, сколько промчались быстрее ветра – одному только Богу известно. Далеко внизу давно уже остались города и сёла, поля и горы земной страны России; давно уже сорвался поддужный серебристый колокольчик – падучей звездой просверкнул, прозвенел в тишине над голубоватыми, раздольными степями, над хвойно-косматыми гривами соснового бора. Давно уже проехали Небесную Россию, которая не могла не ослепить Божественными храмами, стройным и чистым Кремлём, не похожим на тот, что остался в туманной далёкой бездне, в земной суете. Небесная Россия в ту пору веселилась и плакала, пела и звенела малиновым колокольным горлом, отмечая горький и весёлый праздник – Прощеное Воскресенье.

Колесница ненадолго останавливалась на просторах Небесной России. Пассажир выходил из кареты, на колени перед кем-то становился.

– Простите, люди добрые! – покаянно просил, отдавая поклоны. – Простите!

В ответ ему шептали:

– Господь простит!

– Нет! – Он качал головой. – Это вряд ли…

– Бог милостив, простит, – опять шептали. – Вот, возьмиа на дорожку, пригодится.

Он заглянул в котомку и обрадовался радостью ребёнка.

– Яблоки? Вот спасибо, родненькие, вот угодили путнику, я как раз об этом-то и думал…

Довольный, хотя и опечаленный в душе, он ехал всё дальше и дальше. Как славно, как радостно было ему подниматься к вечному, нетленному горнему пределу. Душа замирала в предчувствии прекрасного безбрежного покоя. Душа ликовала, предвкушая милость желанного труда. Он теперь знал, чем будет заниматься среди воздушных гор, среди воздушных долов. Он будет разводить волшебные сады. Он будет лелеять сказочные яблоки, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой – не без помощи Бога! – писать на яблоках добрые, светлые мысли. И тихими осенними ночами, в пору больших звездопадов, он будет яблоки эти – как звёзды – сбрасывать на дремлющую Землю, на ветки туманных садов, где трепещет последнее жёлто-багряное листовьё. И ничего об этом не знающие люди станут от чистого сердца угощать друг друга добрыми, светлыми мыслями, мечтами и нежными песнями, молитвами, сказаньями, любовью и надеждами на лучшее, только на лучшее. А как иначе-то?