Сергей Телевной - Я - не заморыш!

Водка мамы, сирень Маришки, мои разборки с Амбалом

Милицейский уазик подкатил прямо к окнам нашего общежития и с виз­гом затормозил. Я, вернувшийся от дядьки Мишки-зоотехника, уставший и озабоченный, как раз шарил в холодильнике насчет чего-нибудь погрызть. Глянул в окно и обомлел: менты! За мной? Так быстро? Ни фига себе! Еще же ничего не произошло! Из уазика. вышла мама. Почему ее привезла поли­ция? Почему она так рано с работы?

Хлопнула входная дверь, мать вошла.

— Ты почему не в школе?

— Я заболел, — сказал я почти правду, потому что чувствовал себя фигово — от усталости и от переживания. Мать не стала ничего расспрашивать, а ушла в комнату и рухнула на постель, не раздеваясь. Я понял: что-то не так.

— Мам, что случилась? Почему так рано с работы? — В ответ молча­ние. — Мам, ты чего? — я потихоньку потряс ее за плечо. Она резко встала:

— Ничего. Уже ничего!.. Ни-че-го. ни-че-го. — механически повто­ряла она. Открыла холодильник, достала полбутылки водки, стоявшей с незапамятных времен, налила себе. Посмотрела сквозь меня. У нее были странные, как бы невидящие глаза — припухшие, заплаканные. Мать залпом выпила водку. Вообще-то, за ней этого не водилось, она непьющая. Разве что иногда пиво.

— Не бойся, Константинович, мать твоя алкашкой не станет.

Я как раз этого забоялся, у нас в общаге со злоупотреблением у многих проблемы. Да и дед мой, говорят, был большой любитель выпить. Опять же, батя. Ну, это не наша с мамой тема, надеюсь.

— Мам, ты чего? — по-другому я не мог сформулировать своего удив­ления.

— Я снимаю стресс. Меня увольняют. Меня в тюрьму сажают, — отве­тила она притворно пьяно. А может, и правда, так быстро развезло. — Все, оставь меня. — Она ушла в комнату, заперлась там и заплакала навзрыд.

Я остался на кухне и слушал через закрытую дверь ее рыдания. Слушал и переваривал: «.увольняют, в тюрьму сажают.».

Мне было невыносимо жалко маму, и батю было жалко. Я ведь и о нем все время, он же в больнице, в реанимации. В итоге стало и себя жалко. Комок подкатил к горлу, и слезы сами потекли. Но я не плакал, слезы — они сами. Нет, я не плакал. Мне уже четырнадцать лет, я практически мужчина. Мягкое сердце пацану никак нельзя иметь. Мужчине плакать позорно.

Я сильно и надолго зажмурил глаза, стараясь не выпускать слез. Уткнулся в ладони — пытался прекратить свою слезоточивость. Так и заснул за столом. Это я понял, когда мне стал сниться странный, но знакомый сон. Я взбираюсь по лестнице без перил. Внизу — папа, мама и я маленький.

Мать мне:

— Ой, осторожно!..

— Подожди, Кирилка, я сегодня же поставлю перила, — говорил снизу папа.

А на балконе (или на постаменте?) — Ленка. Я знал, что это сон, потому что и во сне думал: «Как это? Маму уволили, папа в реанимации, но в то же время — они вдруг внизу? И опять эта Звездная Звезда!»

Встал, умылся. Прислушался — мама тоже перестала плакать. Я осто­рожно приоткрыл дверь — она спала. Ну, хорошо, подумал я.

Противно зазвонил мой сотовый. Я его не любил по многим причинам: на нем почти всегда не было денег, он был допотопным — кнопочным, а не сенсорным, как у всех, на него нельзя было закачать нормальные игры. Этого хватало, чтобы не любить мой телефон. Он и сам это понимал, потому редко звонил. А что ему звонить? Кто с заморышем хочет говорить? Я вот и сейчас удивился. Сначала попытался рассмотреть на маленьком, потрескавшемся экранчике номер. Ни фига не было видно. Но отвечать надо — слишком настойчиво и противно верещал телефон — не разбудить бы мать.

— Алло, слушаю.

— Привет. Выйди, поговорить надо, — это был голос Маринкин. Гля­нул в окно — никого.

— Ты, что ли, Маринка?

— Выходи, надо что-то важное сказать.

Когда я вышел во двор, из-за кустов сирени, которая только начала цве­сти, возникла Маринка.

— Привет, Кир.

— Привет. Чего надо?

— Тут такая тема, — начала она взволнованно, шепотом и как бы не на своем языке. — Я нечаянно подслушала. В общем, Амбал со своей кодлой сегодня ночью хочет у дядь Миши барана стащить. Это Ленка им шашлык заказала. На спор, что они для нее.

— У зоотехника, говоришь?

— Ну да.

— И что?

— А то, что они тебя подставят. Я все знаю, ты сегодня работал у дядь Миши и изнутри открыл сарай.

Я не стал расспрашивать Маринку о других подробностях, потому что и сам понимал — они, Амбал и его кодла, меня конкретно подставляют. А Маринка на меня так странно смотрела, у нее, оказывается, красивые глаза, как у моей мамы. Дурочка, влюбилась, что ли, в меня? Мне стало как-то неловко, но и приятно. Наверное, не такой я уж и заморыш. Так, ладно, это — все лирика, розовый кисель. Что делать с открытым сараем на скотном дворе?