Сергей Телевной - Я - не заморыш!

— В ПТО — производственно-технический отдел, — с нескрываемой обидой за мать сказал я.

— Ну, в ПТО. Какая разница, — хмыкнул скотовод. — Скоро их будут сокращать. Мне один знакомый говорил. Он какого-то начальника из райсо­вета возит, или как там теперь — из администрации. Развелось их, всяких шишек и шишечек, в компьютерах сидят, работать не работают.

Мне не хотелось с этим скотоводом спорить, у меня от усталости реально подкашивались ноги. Но что этот скотовод имеет против моей матери?

— Мать не сократят, она незаменимый специалист, — устало сказал я. — На ней висят и техусловия, и информационное обеспечение.

— Незаменимых нет, есть незамененные, — сказал дядька Мишка что-то заумное. — Я вот тоже на колхозной ферме работал зоотехником незамени­мым. А потом этот сраный Трофимович разорил хозяйство, всех коров под нож пустили, а меня — на четыре стороны. А я, между прочим, сельхозтех­никум на «отлично» закончил. Начинал работать на ферме с твоим дедом. Он — скотником, я — зоотехником.

— Ну, да вы говорили. Дед как трактор пахал.

— А то! Нормальный был мужик, трудяга. Точно, пахал как трактор, не то что ты. — Он оценивающе окинул меня взглядом. — Правда, на стакане сидел. А Трофимович долбаный загнал деда твоего в гроб.

Я, конечно, помнил по рассказам старших про деда Кирилла, про мамину свадьбу, про долги, про угнанных телочек с колхозной МТФ.

— А ты говоришь — незаменимые. — Зоотехник снова взялся за моло­ток и продолжил ровнять кривые гвозди.

Усталость валила меня с ног, не хотелось ни говорить, ни слушать. Я снова ощутил себя заморышем. Может, это от йододефицита? Я вспом­нил про «Меню подростка» и с тоской подумал, что никогда не смогу стать офицером.

Амбал грозился меня «посадить на счетчик»

Внезапно дядька Мишка остановил свое нехитрое занятие, взял в горсть кривых гвоздей и важно изрек:

— Уволят, не уволят мамку твою — это как судьба сложится. Вот возьми гвоздь. На сучок попадет и пошел вкривь и вкось. — Он продемонстрировал мне толстый кривой гвоздь. С каким он важным видом это сделал!

— При чем тут судьба? Мать незаменимый специалист, — повторял я свое.

— А вдруг какой-нибудь криворукий плотник молотком по шляпке сдуру не так ударит? Вот судьба и наперекосяк.

Когда дядька Мишка заговорил про судьбу, она мне вновь представилась старой каргой с когтистым указующим перстом, а не кривым гвоздем. Это у бывшего зоотехника судьба — гвоздь под молотком. А моя, блин, карга когти­стая. Вот, негодяйка, на навозную кучу меня закинула. Ух, как работать неохо­та, но надо! На какие же шиши до бати добираться аж на Урал? Тут из детства возникла лужа безденежья — не переплыть. Но преодолевать надо — силу воли закалять, характер ковать!

Я устал по-черному, руки онемели, ноги не хотели двигаться, ныла спина — реально ощущал себя заморышем. Куда делать моя врожденная гиперактивность? В душе у меня зашевелилась ненавидеть к зоотехнику. Вроде мужик он нормальный, с дедом моим работал, хвалил его, мол, пахал как трактор. За это я простил скотоводу вчерашнее — и что палкой в меня запустил, и что обозвал соплей. Но усталость возбуждала злость на дядьку Мишку. Чертов эксплуататор детского труда!

— Все! Больше не могу, — выдохнул я чуть ли не со всхлипом.

— А надо через «не могу». В жизни все делается через «не могу», если чего-то хочешь добиться, — назидательно сказал скотовод. — Ладно, давай перекусим.

Он расстелил на ящике газету, налил в кружку козьего молока и отрезал ломоть хлеба. Я вспомнил из детства, что козье молоко горькое, но целебное. Ладно, может, один хлеб буду есть.

— Иди руки помой. Возле колодца умывальник, — сказал дядька Мишка.

Я с брезгливостью отдраивал свои руки, принюхивался к ним. Позорно, если будет навозом от меня вонять. Вновь и вновь намыливал ладони — вдруг Ленку встречу, а от меня вонизм идет!

Эти мысли, впрочем, аппетита мне не убавили. Я жадно набросился на еду, козье молоко мне показалось не таким уж горьким. Хотя я первый раз глотнул — сосредоточился на вкусовых ощущениях.

— Что, горькое? — улыбнулся дядька Мишка, кажется, первый раз.

— Ну, есть немного.

— Оно как лекарство. Все, что человека лечит, горькое, — философство­вал дядька Мишка. Я молча уплетал нехитрую снедь, уже не принюхиваясь к своим рукам.

После перекуса работать вообще не хотелось. Моя воля в виде бомжа- бурлака совсем скукожилась и забилась в дальний угол души. А где же еще воля живет? Именно, там.