Владимир Рафеенко - Краткая книга прощаний

— Вот, — оценил шеф, — теперь я тебя вижу, а то было не узнать: босиком и с «Куяльником». Фигня какая-то.

— А ботинки мне были не по дороге, — объяснил Влас, — и потом — весна на улице.

— Какая там весна, — наморщился шеф, — оттепель.

— Ну да, оттепель, — не согласился Влас, — июнь на дворе.

— Март, — устало сказал шеф, — март, ты забыл просто.

— Да уж нет, — уперся Влас, — я по радио слышал.

— Прогнозы это все, — возразил шеф, — прогнозы и мечты, а жизнь сурова.

— Да, — загрустил Влас, — но можно обратиться в календарь.

— Брось, Влас, будь мужчиной. Календари — для неврастеников. Открой глаза и глянь.

Влас глянул. С неба сыпался снег. Дворники несли елки.

Лыжня шла от старой бани наискосок по ельнику к двум колеям неблагополучной дороги военного лесного хозяйства. А там, на юго-востоке — брешь в лесах: огромный, пятнадцать на пятнадцать километров, незамерзающий квадрат — поле болот.

Напротив, ступая на север, через час можно было выехать к желтому шлагбауму с домиком старшины Петина, которого звали Хароном. Он был мудак и бабник, но человек хороший. Дальше шла деревня с едким названием Перикса, а уж за ней — трасса, ведущая неизвестно куда. По ней ходили автобусы.

Жили мы уединенно — шесть человек армейских кинологов. Выездной, меняющийся раз в сутки, караул из двенадцати человек не вносил разнообразия в распорядок. Они приезжали и уезжали, а мы здесь жили, и часто, когда нам не привозили воду, мы в огромной выварке топили снег и пили его.

На наших выгулах имелось два-два с половиной десятка собак караульной службы. Восточно-европейцы, немцы, москвичи, бульдоги, а также несколько странных псов неопределенной породы и с явными признаками вырождения. Они произошли от неравных браков, то бишь армейских собачьих мезальянсов. Самые нервные были самыми умными, но работать не хотели. Они целыми днями весело носились по выгулам, рассматривая нас, их друзей, покровителей и наставников, а также беременное снегом небо.

В тот год снега, действительно, выпало на удивление много. Вообще говоря, он почти не прекращал своего неумолимого, тишайшего хода. С ноября по март набралась едва ли одна неделя без снега. Запомнились частые оттепели на несколько часов, которые сменялись вновь скрипучим и жарким морозом.

За давностью лет не помню многого. Однако врезался в память наш одноэтажный домик, где кровати в два яруса, да кухня с электроплитой, да умывальник с пипочкой. На нем стояла высокая шапка снега. Над ней висел месяц. Вокруг него в гармоничном порядке располагались звезды, кометы, метеоры, ангелы, радиоволны. Это была наша вселенная. И в ней, несомненно, был Бог.

Лешка по кличке Хендрикс умер первым. Он и был худой. Худее собственной гитары. Чистоплотный — страсть. Недели за две до Рождества стал недомогать. Лежал много, перестал с собаками в караулы ходить. Наш старший сержант — Бальчик Серега — кормил болящего глюконатом кальция, уверяя, что в нем вся сила. Хендрикс недоверчиво щурился, тихо посмеивался, хрустел белыми таблетками, курил, глядя в потолок, наигрывал один и тот же третий трек из «Electric Ladyland». Умер ночью, когда над снежной шапкой нашего домика водили хороводы, гудящие, как шмели, ангелы, да на коротких волнах пели вражескими голосами Вена и Париж.

Расследовали этот случай внезапной смерти неделю или даже две. Допросы. Беседы. Уговоры. Начальник политотдела, начальник штаба, из области кто-то приезжал. Я уже не говорю о наших ротных командирах, которые ходили пьяные, угрюмо недоверчивые и глядели на нас так, будто именно мы виноваты в смерти Хендрикса. Прошло еще какое-то время, и все успокоилось.

В конце января помер Генка Штрихе. Но он-то был боксер и все такое, то есть, человек, обладавший, кроме незаконченного высшего образования, еще и отменным здоровьем. Что тут началось, трудно передать. Все мы и на губе посидели, и по ночам с офицерами поговорили. Допросы были тонки и изощренны. Спать приходилось мало, и мы дурели от недосыпа и непривычного обилия матерных слов. В быту между собой мы обычно обходились простыми улыбками и командами из курса начальной дрессуры.

Но допросы допросами, а собак-то кормить надо, выгуливать, в караул ставить и все такое. Выпустили нас. Питание улучшили и в целях профилактики обкололи антибиотиками.

Восемнадцатого февраля на день рождения дивизии умер Бальчик. Этот скончался в три дня. Мы успели передать с караулом весть в дивизию, что старшой наш занемог. Караул передал эту весть на следующий день к вечеру, когда они по заснеженным лесным дорогам добрались в дивизию. А примчались, получается, наши отцы-командиры в аккурат после того, как Бальчик преставился.