Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

От Севастополя жителей осталась даже не треть, так, малая толика шумного города выжила в катакомбах да пещерах Казачки и Инкермана (Казачья бухта – дальний пригород Севастополя, Инкерман – город, входящий в состав Севастополя).

А люди нужны, нужно строить город, значит, и руки нужны. Вот мои руки и пригодились на тёплых югах.

Хорошо в Севастополе. Зима только зимой называется. Ни метели, ни снежных бурь, ни волков по ночам. Лето, а тут круглый год это лето. Из ботиночек сразу в босоножки ноги вбиваешь. Эка, какая экономия получается. Ни рукавичек не надобно, ни пары толстых штанов, ни даже валенок. Я, когда в валенках прикатила на Меккензиевы горы (ж\д станция вблизи Севастополя), вызвала гогот у толпы на вокзале. Народ в босоножках, а я в валенках рассекаю по железнодорожным путям.

Ну да ладно, обустроились мы, приезжие, кто куда. Я тоже пристроилась на работу, где дали общагу. Общага, не комната вовсе, а так, койко-место. Нас собралось в комнате общежития штук этак восемь. Жили, однако. Хотя иногда и дрались. Всяко бывало, когда долго, нудно и вместе живешь в одной комнатушке, где из имущества только кровать да матрас. Да и то, казённые были и матрас с одеялом, и та кровать, пусть даже с шишечкой. Кровати скрипят, бабы храпят, шарахаются до полуночи, когда и кого бессонница одолевала. Жила! Подружилась с Тамаркой, что тоже приехала счастья искать у тёплого моря.

Замуж я долго не выходила, хотя видной была, с прекрасной фигуркой. Так хотелось найти того, кто побогаче, кто заберёт из общаги в квартиру с ванной да туалетом. Эх, хорошо бы! Да не получалось. Женихались такие же, как и я, из сёл, деревень, погнанные в город за стабильной зарплатой и маревом будущего предоставления жилья.

Пойду с подружкой на танцы, там душеньку отводили. И «ручеёк», и вальсок и новомодное танго. И кавалеры на нас, что те мухи на мёд. А что мухи? Мухи они мухи и есть. Ни пирожком угостить, ни мороженым. Денег у них, что у лысого волос. Оркестр старается, щёки свои надувает, наяривает нам севастопольский вальс да аргентинское танго.

Так мы с Тамаркой и проаргентинились до тридцати. Голытьба женихов по дороге растаяла, и что оставалось?

Оставалось еще… Что оставалось? Да морячки! На капитана или стармеха рты мы не разевали: года уходили. А на вояк, что поплоше по званию, глазки, как перископ, я наводила. Вот так стреляла, стреляла глазами, пока сороковник не стукнул. Кончились танцы. Старовата для танцев стала фигуристая Валентина, Валька по местному.

Да улыбнулась удача. Подцепила я чуть не в последние танцы морячка, да не торгового, а военного. Моториста со флота, Анатолия. Почти царский подарок поднесла мне судьба. Был Толька моложе на целых на десять лет. Но без жилья. И ещё выпивал, немного и втихаря, но попивал горькую водочку.

Замуж вышла, честь по чести сработано. Тамарка на свадьбе аж обзавидовалась, как наша скромная свадебка состоялась. А дальше куда? А дальше беда. Семью в общагу жить не пускают. Беда!

Стали мыкаться по квартирам, где жадные хозяйки обдирали меня чуть не до ниток. Долго ли коротко ли мытарили жизнь, как набрели по случайности, спасибо Татьяне, на старика, на поручика.

И перебрались мы с Толькой в хоромы. Какие хоромы? Да уж не общага, продуваемая всеми ветрами и вечными драками на общей кухне, с плевками в соседский борщ.

Теперь у нас целая тёплая комната, маленький садик во дворе обихожен руками. Моими руками. Розы цвели, ароматы даря, какие то цветики я разводила. Словно как у волшебницы, сад расцветал. Посажен орех, и орех стал давать свои драгоценные плоды. Вишенка во дворе и та вишню дарила. На память о детстве калина посажена. Кланялось деревце благодарно хозяйке, по осени кисти красных ягод мне презентуя.

Двор цвёл, пах, с каждым годом лучше и больше радуя глаз. И всё трудами моими, не квартиранты же помогали – куда! Они только грязь разводили да мусор копили.

Толька скоро был выгнан с позором со службы. Напился до блевотины, скотина такая. И из-за него, пьяного моториста, корабль вовремя в море не вышел. И лётчик погиб, самолет рухнул в море, а если бы вовремя подоспела морская команда спасателей, спасли бы. А так и лётчика нет, и самолета.

Выгнали с треском по позорной статье, без выслуги лет и наградного. Стал напиваться чаще и чаще. Как трезвый, так слова от него не добьёшься, работу делает молчки: и белит, и красит, и рубит дрова. Безропотный тихоня, он где-то как-то пытался устроиться на работу. Устроится, и пропьёт. Так годами и пропивал нажитое. А как выпьет, такой говорливый. Но как работник, никак. Только пьяные бредни.