Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Мичмана супружница, Татьяна, возьми и скажи: да вы Валентину пустите, пусть с Анатолием у вас проживает. Себе будет готовить – семья! и вам тарелочку супчика принесёт. И стала нахваливать меня: такая, мол, работящая Валентина. Я молчала, краснела, в разговор не вступала: боязно было идти к старику. От Тольки, мужа, радости мало, придётся самой на себе воз работы тащить.

Я и так на виноградниках до того урабатывалась, что еле до дома ноги несла, а тут еще и старческие блажь да причуды холить да лелеять.

Ну, пустит он в дом. А дальше? Не понравится суп, и иди, Валька, на улицу. Сколько так мы с Толькой квартир поменяли. Сколько хозяек мне в душу плевали, не счесть. Чужой дом, чужая изба не свой уголочек, пусть крохотнющий, пусть маленький, но свой.

Засиделись в гостях, пошла я Татьяне помочь посуду помыть, а она мне на ушко: ты, дура, чего? Старик то один, без жены и детей, в таких то хоромах. Неужели угла для вас не найдёт? У него уже живут квартиранты, и вам комнатушку внизу отведёт. Целых шесть комнат у старого генерала (почему то Татьяна упорно звала его генералом), а ни помыть, ни постирать старому некому, и самого немощи одолели.

Помыли посуду, на лавочке во дворе посидели, пока мужики допивали спиртное за бесконечным своим разговором про армию да войну. Каждый перебивал, каждый подвиги вспоминал. Эвона сколько времечка надо всё вспомнить, обговорить.

Татьяна меня потянула на галерейку второго этажа посмотреть на соседский участок. Посмотрела: зарос в бурьянах да крапиве участок. Но вишня цветёт, орех шелестит, дарит свой аромат. По белой трёхметровой стене одичавший виноград вьёт свои сплетни-лианы. Красота! Аж дух перехватывает, тишь то какая да буйная зелень. Вон и роза чайная вьёт, извивает побеги у распахнутой двери.

Махнула рукой: была не была. Согласилась.

Старик тоже обрадован: с Толькой за рюмкою спелись, как будто ровню нашел.

Условия проживания оговорили просто и быстро. Мы живём без оплаты за хату, а я буду пищу готовить, стирать, отмывать. Вроде нетрудно мне будет, работящей то бабе. С тем по рукам и ударили.

История начинается

Долго ли коротко жили так жили, но прожили лет этак пять. Осмотрелась, принюхалась к жизни. Славно выходит. После привычной работы на виноградниках, после тяжких трудов, потом просоленных, возвращалась в прохладу тиши старого дома.

Старик мне с мужем отвел комнату на полупервом этаже. Дом с улицы был одноэтажным, а со двора вид иной. Со двора дом был почти двухэтажным. Почти, так как на первом на этаже, состоящем из двух комнатушек, потолки невысокие. На взгляд современный. А для нас потолки были высокими. Мы оба с Толькой росточком не вышли.

Какой уж росточек, когда детство пришлось на войну.

В войну север страны немец не тронул, а как было тяжко. Это потом, почти в наше время, признали меня и таких же других «детями войны», да стали льготы оплачивать. А трудное детство, голодное детство, какой уж тут рост. Выживали, кто как умел. Хорошо, хоть семья не распалась, выжила мать, выжили дети. Спасала корова. Мать утром на дойку и мы следом за ней. Корова сопит, наедается сеном, я и сестренка греемся тёплым теплом, что от скотины исходит. Мать в ведро цвыркает свежей струей, вьётся теплый дымок над ведерком, парным пахнет.

Мать первую кружку завсегда младшей сестренке подносит, а я на потом. Сколько слез проревела тогда, сколько понервничала. Ну да ладно, мать хотя бы не била. Слышала, правда, как однажды она соседке пожаловалась, что наша малая туберкулезом больна, и нужно ей больше не коровье, а от козы молочко. Да где козочку взять, купить её не на что. Есть тёплый хлеб, что мать дважды в неделю из русской печи вынимала, да молоко каждый день. С тем и прожили военное, полуголодное детство.

Я было раз заикнулась, что хорошо что туберкулез, можно молока вволю напиться, так материнский кулак так по спине мне прошёлся, что чуть с горбом не осталась.

Ну, ничего, обошлось, а как заневестилась, подросла, выросла ладная. А что? Грудь высока, глаза голубые, волос в тугую косу. Такая и в ситце в мужских взглядах купается, не то что которые в медополамах костями трещат.

Подросла, заневестилась, да подалась на юга, ближе к тёплому солнышку. Осела в пригороде Севастополя. Это уже славно. Работа? Работа всякой была. Рабочие руки любой власти надобны: и виноградники обихаживать, и по строительству помалярничать-штукатурничать, и другое всякое, за что платили зарплату.

Крым после войны совсем обезлюдел. Татар, немцев и греков Сталин по Сибири да Казахстану поразогнал, и после войны выживших в их дома, что зияли пустыми окнами в крымской зелени буйных садов, не впустил. Местных людей тех гитлеровцы изрешетили.