Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

С тех пор, как нас увели, и закончился суд чтением нудного приговора, да адвокаты за нас расписались, что получены приговоры (мы, как один, играли в неграмотность, особенно «русские» из Чечни), и мы с белой бумагой в руке – приговором, потряслись в нудной качке не день или два, а прошло несколько мутных суток, мы наконец-то вдали увидели берег. Через мутные иллюминаторы с решётками на каждом из них каждый старался краешек берега увидеть. Столпились и дрались за право увидеть берег свободы. Каждый из нас понимал, что не к маме везли, и не на суд толерантности, но каждый верил, что впереди белые простыни и оранжевые одеяла и три раза за сутки жратва. Будешь тут драться: повод нашёлся мышцам разжечься, себя показать.

И только китайцы сидели, молчали. Как истуканчики: маленькие, узкоглазенькие и не шевелятся.

Драка тогда прекратилась, как двери трюма открылись, и нас высадили. Нет, не на берег, он так и желтел далеко. Толстая, как старая бабка, баржа приняла сидельцев и из нашего трюма, и из соседнего, и из других. Баржа аж осела. И запыхтела, ну ровно как старая бабка. Баржи капитан, как родного, встретил капитана-француза. Тот отдал ему, как положено, честь, и удалился корабль белоснежный в марь синевую. Нам так опостылел этот корабль, что мы проводили его дружным плевком.

Баржи капитан говорил по-английски.

Я почему вам так долго рассказываю, что корабля капитан из французов, баржевой капитанишка шпарил с американским акцентом, а судьи тожить говорили на чистом английском? Не зря я вам всё говорю, сам потом допетрил и догадался, в чём суть сговора европейцев. Да и не только их.

Итак, попыхтела баржа к жёлто-белому берегу. Все ближе и ближе песок, на взгорочке пальмы. За пальмами лес. Я вырос в пустыне, и столько леса сразу не видел, и не поверил бы и пристрелил бы того, кто сказал, что так много и сразу деревьев бывает. А тут сам увидел. И братья мои загудели, тыча пальцами в лес.

А этот, что в белом пиджачке и шёлковом галстуке, по-английски сказал, глядя на нас: дикари. Хотел было я бросить за борт нахалишку, да мы так плотно стояли на барже, что даже змее не проползть. Ну, ладно, переглянулись с братвой: там, на месте, его порешим.

Китайцы молчали. Стояли спиной друг к дружке и тупо молчали. Да что мне их дела, сами пусть разберутся.

Прибыли. Шлёпнулась баржа о песок, как старая бабка о камень. Ни тебе сходней, ни трапов каких. Плюхались в воду, вплавь добирались до берега.

На берегу? О, на берегу нас уже ожидали. Перед леском по периметру песка жёлто-белого стоит огорожа. На метр бетон, выше бетона колючая проволока, на ней подмостки, опять по периметру.

На берегу – автоматы. Через ровные пять шагов, опять-таки по периметру, автоматчики. Хари ровные, абсолютно бесстрастные, ноги расставлены широко. Все, как один, подобраны из расы белых, и откормлены хари, аж жопы трещат. За каждым третьим собачки. Точнее, здоровенные псы, я таких не видал, хотя повидал волкодавов в горах. И псы, и охрана молчат. Просто ни звука, ну ровно, как те два китайца, что истуканчиками нам показались.

И эти здоровенные истуканы тоже молчат, как автоматы. Вот каламбур: «автоматы держат в руках автоматы». Смешно.

Ага, сильно стало нам не до смеху, как только мы беспорядком толпы повыбирались на берег. Я в суматохе успел сильно толкнуть того выскочку в шёлковом галстуке, и он так звучно шмякнул о берег своей мордой красивой, что братья мои оборжались.

Ну, вот, выбрались на бережок. Кое кто обессилел: еще бы! Баланда и качка дали сказаться на каждом из нас.

Так вот, эти ровные истуканы автоматами, и опять-таки молчком, погнали нас на ровный плац песка жёлто-белого, что утоптан был впереди. Кое-как повставали на плац. Автоматчики нас выровняли. Непонятливым, как вставать, дали автоматами по затылкам. Все быстро поняли, как тут шутят, и как нам дальше будет смешно.

А уже стало смеркаться. Я встал в самом заднем строю. Шкурой чувствовал, так будет надежней. Сзади меня, прямо втёрлись в бетон, те два китайца. Попали в «мёртвую зону». Опытные, сразу видать, по тюрьмам сидельцы.

Кто-то в первом ряду, кажется из этих, русских чеченцев, получив по зубам автоматом, сквозь мат успел только крикнуть: фашисты вы, что ли? Мы и не поняли, что такое фашисты, как автоматчик, даже не подняв свой автомат, «с брюха» лениво расстрелял «приговоренного к пятнадцати годам». Я сам слышал тот приговор. Я тогда позавидовал: только пятнадцать! Автоматчик так же молча нас всех оглядел, очень цепко и, прямо скажу, профессионально, нас оценил, и дулом автомата вызвал тех двух китайцев: сюда, мол, идите. Те вышли из «мёртвой зоны», и по молчаливому приказу оттащили тело «приговоренного только к 15-ти» на бережок, где тихо плескалась вода и какие-то птицы морские слетелись мгновенно, и стали клевать это тело, вцепившись сначала в глаза. Жуткое зрелище, я вам скажу. Я много видел смертей, даже слишком. Сколько сам убивал, и сколько нас убивали. И лютые казни я применял, было, конечно, куда мне от правды деваться. Да, навидался… но вот такого?!