Николай Ульянов - Сириус

— Чистота! Чистота!.. Боком она обойдется нам, эта чистота!

Как только царский поезд тронулся, генерал Мосолов завел разговор с хмурым Даниловым.

— Ваше превосходительство, когда уезжают вместе с государем министр двора и я, начальник его канцелярии, от этого ни двор, ни Россия не страдают, даже если приключится какая-нибудь неожиданность. Но я не могу понять, как можно хоть на один день обезглавливать Ставку? Ведь с нами едете не только вы, генерал-квартирмейстер, но и начальник штаба, и сам верховный главнокомандующий; едет дежурный генерал Кондзеровский, много других видных чинов. Не дай Бог что-нибудь!.. Имею в виду не столько крушение поезда, сколько внезапные события на фронте. В каком положении окажется Ставка, лишенная высшего начальства?

Данилов махнул рукой.

— Вы думаете, это в первый раз? Не успела начаться война, как мы в таком же примерно составе поехали в Ровно. И для чего бы, вы думали? Только ради нескольких перемен в генералитете Юго-Западного фронта. Убрали Жигалина за трусость, сменили Безрадетского, Де-Витта, Романенко и заменили барона Зальца Эвертом. Вот и все. Великий князь Николай Михайлович спрашивал меня тогда: «Для чего же телеграф существует?» И так бывало не раз. Я пробовал докладывать его высочеству об опасности езды скопом, но все напрасно. Что до сегодняшней поездки, то на его высочество какой-то стих напал, и никакие доводы не были приняты во внимание. А ведь мы едем и везем в Галицию царя нашего на позор. Нам нечем воевать. Близок день, когда весь этот край должны будем отдать врагу. В каком виде предстанет наш император перед Европой?

Рано утром прибыли в первый галицийский город Броды. На Львов двинулись в моторах. Пошли холмы и долины, так не похожие на южно-русские просторы. Генерал-«летописец» Дубенский шептал своему соседу, что это древняя русская земля, самая, может быть, древняя из всех. Злобное веяние чужого духа прошло по ней. Зубами жадных волков вгрызались венгерцы и ляхи. Данило Галицкий предавал здесь православие католикам.

— Боже правый! Шестьсот лет под чужеземным игом! Каждый атом должен был бы переродиться, а вот не переродился — остался язык, осталось чувство родственности с русским народом.

— В чем вы его видите?

— Посмотрите на поля. Одни старики, дети да женщины работают. Где мужчины? Мне еще в Бродах объяснили: либо убиты здесь на месте, либо в самом начале войны увезены в Талергоф — лагерь смерти, где гибнут от невыносимых мучений.

— Австрийское правительство позаботилось о ликвидации всего, что симпатизировало России.

Когда кортеж останавливался возле братских могил русских воинов, все выходили из машин, чтобы обнажить головы. Дубенский, размякший от историко-элегических размышлений, впадал в причитания:

— Пройдет год-два, кресты свалятся, могильные холмики сравняются с землей, и никому-то неведомы будут лежащие тут костромские и тамбовские косточки на брани убиенных!..

В пять вечера — Львов. У городской заставы граф Бобринский, генерал-губернатор Галиции, подошел к царскому автомобилю и сделал рапорт. По улицам — флаги, арки, шпалеры войск со знаменами. Австрийское благоустройство и чистота улиц, пышное барокко церквей, палаццо официальных зданий произвели впечатление на генералов, вчера еще созерцавших свои убогие городишки.

Жители окрестных селений приехали посмотреть русского царя. Много приехало из Петербург, из Москвы, из Варшавы. Во Львов уже привыкли ездить, как в Псков, как в Саратов. С каждым днем он приобретал русский вид; появились стильные городовые с рыжеватыми усами, со скучающими лицами.

Приехали августейшие сестры — Ольга и Ксения Александровны, великий князь Александр Михайлович, председатель Государственной Думы Родзянко. Выглядел он, как всегда, сановно и высокопоставленно.

После молебна государь пропустил церемониальным маршем почетный караул. На нравом фланге проходили сам верховный главнокомандующий, начальник штаба Янушкевич и генерал-губернатор Галиции граф Бобринский.

После Львова император съездил в Самбор, в штаб восьмой армии. Генерал Брусилов представил шестнадцатый стрелковый полк, отличившийся необыкновенной доблестью. Особенно первая рота, находившаяся тут в почетном карауле.

С вокзала поехали в дом штаба армии, где ждал обед. Там император пожаловал Брусилова своим генерал-адъютантом в память того, что обедает у него в армии. Генерала покоробило: «За обед!..»